Книга Легенда о сепаратном мире. Канун революции - Сергей Петрович Мельгунов

личные качества премьера – его ненаходчивость и неумение говорить. По характеристике Покровского, как мы могли убедиться, довольно пристрастной, это был человек, который «в сущности связной мысли в разговоре высказать не мог». «Это я положительно вам говорю, – утверждал штюрмеровский заместитель по министерству ин. д.– Он заранее записывал то, что ему нужно было сказать, иначе даже в маленьком кругу какой-нибудь речи он не мог произнести380. Стало быть, голова не удерживала этих вещей». Штюрмер знал, что ожидается скандал, и не без умысла сейчас же после речи председателя Думы поехал на заседание Гос. Совета, думая, вероятно, что тем самым избежит скандала или смягчит его резкие формы381.

По словам членов штюрмеровского кабинета гр. Игнатьева и ген. Шуваева, в Совете министров перед заседанием обсуждался вопрос, как воздействовать на членов Думы в смысле смягчения намечавшихся выступлений и просить резолюции большинства. Штюрмеру было предложено переговорить с Родзянко. «Председатель со мной не будет говорить», – ответил будто бы премьер (перед этим у Штюрмера, как он показывал в Чр. Сл. Ком., был Родзянко, предупреждавший председателя Совета, что Дума не будет с ним работать), и по его предложению Совет просил Игнатьева взять на себя миссию переговоров. Последний вначале отказался – «я такому Совету министров помогать не могу», но потом согласился при условии, чтобы «никто из членов Совета, кроме Покровского, не имел с членами Гос. Думы разговора полемического характера в смысле застращивания, указывая на возможность роспуска». Но, как впоследствии узнал он от «своих друзей», Протопопов нарушил соглашение, и «тот самый член Думы, который, по-видимому, передал резолюцию, оказался передаточной инстанцией для застращивания тем, что Думу распустят, лишат жалования и будет призыв на военную службу». Подтверждал эту версию (в другом варианте) и Шуваев, указывавший, что главным образом хлопотал Покровский – ему было поручено «войти в соглашение», чтобы речь Милюкова была «или изменена, или совсем не произнесена…» «В Совете министров не было выяснено, – показывал Шуваев, – но говорили, что он (Протопопов) сказал, что разгонят Думу, и это будто бы испортило всякое отношение». Как видно, и члены Совета министров жили тогда больше слухами.

Картина совершенно ясна из всеподданнейшего доклада Штюрмера 31 октября. «Сессии Гос. Думы, имеющей возобновиться 1 ноября, – докладывал председатель Совета, – суждено, по-видимому, быть свидетельницей не только резких выпадов против отдельных представителей власти, но также и открытого выступления против всего существующего порядка образования правительственной власти и необходимости коренного изменения всей системы управления страной. В день открытия предполагается произнесение речи, в которой от имени большинства Гос. Думы будет заявлено, что “в рядах русского правительства гнездится предательство, и роковое слово “измена” ходит по стране”, и что вследствие сего Гос. Дума категорически отказывается работать по законопроектам, представленным правительством. Большинство Гос. Думы настаивает на немедленном удалении от власти лиц, дальнейшее пребывание которых во главе управления грозит опасностью успешному ходу нашей национальной борьбы… Ознакомившись с текстом предполагаемого заявления, члены правительства ныне принимают меры к тому, чтобы разъяснить отдельным представителям Гос. Думы все последствия такого рода выступления… Неминуемым последствием такого выступления должен явиться не только немедленный перерыв занятий Гос. Думы, но даже полное ее закрытие впредь до новых выборов и до созыва новой Гос. Думы. Возможно, что благоразумие большинства членов Г. Д. одержит верх, а упомянутое выше заявление не будет оглашено в день открытия Думы. Удерживающим в сем случае стимулом могут служить также и нижеследующие соображения. Я обратил внимание членов Гос. Думы на то, что ближайшим последствием роспуска Думы явится немедленное отправление на службу, на фронт, всех членов законодательных учреждений, подлежащих по возрасту своему призыву к военной службе. Независимо от сего членам Гос. Думы, в случае ее роспуска, а не только перерыва, угрожает лишение получаемого ими содержания впредь до нового избрания в Гос. Думу; оба последние соображения, по всей вероятности, получат решающее значение и образумят большинство Гос. Думы382. В. И. В. мне вручены указы о перерыве занятий законодательных учреждений… В сих указах начертано, что срок возобновления этих занятий назначается в зависимости от чрезвычайных обстоятельств. Один только перерыв занятий Гос. Думы не возлагает на ее членов обязанности отбывания воинской повинности и не лишает их содержания. Этих целей можно достигнуть только Высочайшим указом о совершенном закрытии Гос. Думы на весь период, оставшийся до времени нового созыва Гос. Думы. Ввиду изложенного, если бы В. И. В. благоугодно было остановиться на сей последней мере, приемлю смелость представить к подписанию В. В. два проекта указов: о роспуске… Гос. Думы и о сроке назначения левых выборов… и о перерыве… занятий Гос. Совета… долгом поставляю всеподданнейше доложить В. В., что к проведению в действие означенных указов мною будет приступлено лишь в том случае, когда все прочие способы к устранению ожидающихся думских противоправительственных выступлений окажутся совершенно исчерпанными и не достигающими цели».

Наряду с официальным докладом председателя Совета министров Царь получил и очередное письмо жены, в котором А. Ф. писала: «Шт. очень беспокоит Дума, их бумага отвратительна, революционного характера – они (министры) надеются повлиять на голосование. Некоторые заявления, которые они (депутаты) хотят сделать, просто чудовищны. Например, что они не могут работать с подобными министрами – какое бесстыдство383. Это будет отвратительная Дума, но не надо бояться: если она окажется слишком уже плохой, ее можно будет закрыть, а мы должны быть тверды…»384 На докладе Штюрмера Государь написал: «Надеюсь, что только крайность заставит прибегнуть к роспуску Гос. Думы».

II. Мираж сепаратного мира

С трибуны Гос. Думы председатель Совета министров был обвинен в «государственной измене», – так он сам во всеподданнейшем докладе 3 ноября формулировал обвинение, ему предъявленное. Штюрмер докладывал Царю, что им против Милюкова возбуждено преследование по суду за клевету. Современники не требовали доказательств385, но история – нашла ли она хоть какие-нибудь конкретные подтверждения криминалу? Главный систематизатор этих доказательств – Семенников – должен был ограничиться на основании косвенных данных, им изысканных, гипотезой: «если Романовыми велись переговоры с Германией», то они должны были относиться к промежутку времени между 16 сентября (назначение Протопопова) и «вероятно» 22 октября. Последняя дата совпадает с опубликованием германским правительством акта об организации польского королевства под протекторатом Германии, т.е. с моментом, когда из рук России вырывался