Книга Русская сказка. Избранные мастера - Коллектив авторов

легче, как Прокопий), то — чаще всего — выражает свои общественные тенденции и симпатии: «раньше, ведь, разбойники-то буржуйчиков щупали»; «вот — как денежки тратили, пузаны такие, княжеские сынки — а с крестьян отдай»; «вишь как построили себя покрывать (по адресу царя и сенаторов), да не вышло»... Особенно четки по своей общественной окраске его «сторизмы»: «Дом терпимости» и «Про дочь Меньшикова» с их презрительным и насмешливым отношением к высокой аристократии и духовенству. Великолепно зарисованы образы монахов-«стрелков». Традиционное в сказках воспитание в монастыре, обычно передаваемое в почтительно-благочестивых тонах (напр., сказка о Марке богатом), передается им совершенно в другом плане и других тонах: «ну, ладно, живет в монастыре. Похаживает, посматривает, а монашки закидывают глазки, молитву стали забывать». В той же сказке у него весьма недвусмысленно подчеркнуто ироническое отношение к тайне исповеди.

Многие из своих заветных мыслей он вкладывает в уста своих персонажей. Мысли крестьянского сына об ученье («Марья-Царевна») это — его собственные мысли и его советы, как «отстать от дикости» — постоянные темы его бесед с крестьянами; так же, как и он, его герои тяготятся деревней и стремятся к городу и культурной жизни. Мальчик, попав в Москву, говорит: «Я домой не поеду, — што мне там пропадать в деревне» (пример приведен в статье Н. М. Хандзинского).

Сказки Антона Чирошника — редкий пример единого целостного миросозерцания, пронизывающего и охватывающего весь мир его сказки в целом. Его сентенции и личные замечания не стоят изолированно от мира его образов, но, наоборот, дополняют и заостряют их значение. Выведенные в его сказках цари и монахи, князья и сенаторы, их жены и дочери, все они изображены под определенным углом зрения и знаменуют собою новый этап в развитии сказки, отражая крутые сдвиги в крестьянском быту и миросозерцании и являясь четким памятником растущей социальной дифференциации крестьянства. И хотя сказки Антона Чирошника, несомненно, буржуазно-купеческой формации, но они выражают уже настроение тех кругов крестьянства, которые уже вышли из-под гнетущей «власти земли», и которые уже постепенно освобождаются от тяжелого груза традиционного миросозерцания. Антон повернут лицом к городу, к культуре и новым формам жизни, которые она несет. Это и является доминантой, организующей его репертуар, художественный метод и стиль.

34. ИСТОРИЧЕСКИЙ РО́МАН «ДОМ ТЕРПИМОСТИ» СОЧИНЕНИЕ ГОГОЛЯ

НИКОЛАИ Павлыч тогда царствовал. Константин так был человек гля бедных, а Николай Павлыч был строжѐе, царствовал на троне — император! Это было событие в Синбирской губернии; вот забыл селенье-то, не могу объяснить. Жил крестьянин-бедняк. Была у его одна лошадь, коровушка, овечек две; был он солдат; хлеба маненько сеял. И был у него мальчик, фамилья Голубев. Вот также приходилось ему отлучаться из дому; поедет в город зачем: «Смотри», говорит сыну: «если будешь драться на улице, забью в доски, сукиного сына!»

Вот один раз уехал отец по делам, мальчик отправляется на улицу; одетый бе́дно, в одной холщёвой рубашке, а други богаты — в хорошей платье: рубашки шелковы, штаны там, сапоги, то-сё.

И вот мальчишка своей умственностью предлагал игру; другой богатый ударил его в грудь: «Знаешь ты много, оборванец! Мы без тебя знаем, как играть!» Мальчик отошол в сторонку и заплакал.

Проежжал тут, через это село, купец Овсянников; именитый он был купец, много у него было богатства, только одного не хватало — не было детей. Увидал он бедного мальчика, и так он ему пондравился, што захотел его купец усыновить. Задержал он пару ко́ней, а сам глаз не оторвет с мальчишки. А мальчик стоит, утирает слезы.

Поднялся он, подгаркивает (подзыват, значит): «иди-ка сюда, здраствуй, мальчик, как фамилия твоя?» — «Голубев», отвечает мальчик: «а отец — Павел Иваныч». — «А тебя как зовут?» — «Миколаем». — «А как живёте, што есть у твово отца?» — «Лошадь одна есть», отвечает мальчик. «А еще што?» — «Коровушка есть». — «А еще што?» — «Две овечки есть; солдат у нас отец — живем плохо». — «Ах ты бедный, бедный, Коля, тебя обидели! Ну бох с им!» А сам в книжечку записку записал: как имя, фамилия. Именитый был, гремел в славе этот купец!

Отворят это он саквояж и дает мальчику горсть золота: «На вот тебе, Колинька, от меня подарок». Положил в карман книжку записную и поехал. Побежал мальчишка домой со всех ног. «Вот», говорит: «дяденька Овсянников, купец, денег дал!» А у отца карахтер был диковатый, жосткий. «Ты вытащил, может-быть, где, сейчас рассказывай! где взял?» — «Да нет! Дяденька вот на улице дал мне!» — «Не может быть», говорит: «штоб тебе, шморкачу, столько денег дали. Отнеси», говорит: «сейчас-же»! — «Да он уехал», говорит Коля: «записал што-то в книжечку и сказал, што вернется, заедет». — «Ну забью в доску, сукиного сына, ежли ты врешь!» Пересчитал деньги, отдал жене: «Храни, он обещал заехать!»

Мальчишка переплакал. Прошло время. Вдруг подъежжает карета, и купец зашол в избу и спросил: «Здесь живет Голубев?» — «Здесь Голубев!» — «Здравствуй, Павел Иваныч!» Отец засуетился, поддернул табуреточку. «Смотри-ка, как твоего мальчика богатые ребята толкнули». Он так и упал навзничь, обругали его всяко оборванцем. Я даже остановил ко́ней, так мне жалко его стало. Подозвал, расспросил, уговорил его, и так я залюбил этого мальчика, краше солнца он мне, милей свету. Отдайте мне его в дети». — «Да как я его отдам, один он у меня, мое наслажденья». — «Ну же, што ты ему сделаешь тут в деревне? Мальчика надо определить в ученье». — «Может быть, оправлюсь, посею хлеб». — «Вот десять тысяч», говорит купец: «и все тебе продовольствие по гроб жизни произведу, приезжай и живи с своей хозяйкой, только отдай мне мальчика!» Никак не соглашатся отец.

Уж он бился, бился хотел уходить. «Да вот он у меня, сукин сын, деньги с улицы притащил», схватился мужик: «уж не у вас ли украл?» А хозяйка его уж подает золото. — Тот рассмеялся и говорит: «Возьми, возьми, это я мальчику дал! Вам пригодится». — Овсянников распрощался и отправился в Москву.

Немного времени прошло, не утерпелось ему, приехал. «Ну сё-таки я опять до вас, уж больно поглянулся мне ваш мальчик, не могу я без его жить; а вы сами порассудите; — я сё-таки образование ему приделю, оддам в училище, в люди его произведу, к делу поставлю; а умру, наследником сделаю, не пойдет прахом мое нажито́е». — «Ну што, жена», спрашивает отец: «оно правда, што мы ему здесь, какое образованье дать