Книга Судьба ополченца - Николай Обрыньба

Первой идет разведка, затем отряд Короленко, Дубровский и Лобанок в одинаковых белых овчинных шубах едут каждый в своих саночках. Растянулась колонна партизан, одних только станковых и ручных пулеметов тридцать штук на санях. Едут орудия, сделанные партизанскими мастерами, — наша гордость.

Я сижу с Дубровским в саночках, запряженных его огромным, серым в яблоках жеребцом, подаренным комбригу партизанами. Привели его из Западной Белоруссии, а конь с норовом — кусается и седлать себя не дает. Бились конюхи, Серый весь в пене, храпит, держат его н? растяжке два партизана, а он, как бес, то на дыбы становится, то задними ногами бросает так, что все отскакивают. Подошел Митя Бурко из особого отдела:

— А ну, бросай поводья!

Все в недоумении. А Митя опять:

— Бросай, говорю, поводья! — И еще добавил для подкрепления несколько непечатных слов.

Бросили поводья. Бурко идет прямо к жеребцу, посвистывает и смотрит ему в глаза. Произошло чудо, совсем непонятное! Конь успокоился, Митя гладит его по губам, и уже нет ярости, кротко кладет жеребец голову на плечо Мите и идет за ним.

Оседлал Бурко коня, к комбригу подвел:

— Ездить будешь, товарищ комбриг. Только ласкай его. Бурко до войны зоотехником был и потому знал, как с

лошадьми обращаться нужно.

Дубровский — рассказчик острый, слушать его интересно, я не заметил, как добрались до деревни. Пришли мы днем и стали дожидаться, когда подойдет время ударить по эшелону.

К ночи бригада опять вытянулась колонной и двинулась к полотну железной дороги. Я снова ехал с Дубровским.

— Устроим тебе представление, — говорит Федор Фомич, — только рисуй успевай.

Подошли тихо, лошадей и подводы от пулеметов за бугром в ложбине оставили, сами расположились дугой по взгорку вдоль полотна железной дороги, установили пулеметы, поставили пушку 45-мм. Ждем. Возле каждого сноп соломы лежит с веревочными лямками, чтобы руки оставались свободными у бойцов, когда побегут на штурм состава. Нужно будет поджечь каждый вагон и уничтожить все, что в нем находится, но бензина у нас нет, вот и приходится снопы подвозить, чтобы было чем поджигать. Это и есть новая тактика диверсий на железных дорогах.

Послышался звук движущегося состава. Ближе, ближе… Пропыхтел паровоз мимо нас, пошли вагоны… И тут ударила пушка. Били прямой наводкой по паровозу. Взрыв, лязг вагонов! Паровоз окутало паром, эшелон встал.

— Огонь! — крикнул Дубровский.

И пошла стрельба из бешено фыркающих пулеметов, взметнулось пламя в черное небо.

— Вперед! — опять командует Дубровский.

Хватают партизаны снопы, закидывают за спины и бегут к составу, чтобы зажечь каждый эшелон. Успеваю сделать набросок наступления.

В классных вагонах уже идет сражение, дерутся ребята в рукопашном бою. Из товарных выбрасывают мешки с зерном, замороженные мясные туши. Из-под туш вдруг выглядывают ящики, а в ящиках — снаряды для танков! Эшелон идет на фронт, и немцы замаскировали оружие, чтобы обезопаситься «мирным грузом» от партизан.

Состав горел. Вагоны превращались в костры, из окон и дверей вырывались к небу рваные языки огня, пламя освещало ночь фантастическим красным светом, и вся картина разгрома эшелона была видна очень хорошо. Десятки крестьянских подвод подъезжали, грузились и быстро двигались к лесу, метались фигуры партизан в белых маскхалатах, выводя подводы, уже целый обоз с хлебом и другими трофеями втягивался в лес. Но вот от станции заработал крупнокалиберный пулемет. Дубровский повернулся ко мне:

— Проверь лошадей, ничего там не случилось? Спустился бегом в ложбину.

Трассирующие пули ложились поверху, в бугор, но испуганные лошади сбились в кучу, и ездовые с трудом их удерживали за поводья. Одна вдруг сорвалась и побежала. За ней — уже не могут их сдержать ездовые — лавиной бросились остальные. Успеваю схватить за вожжи Серого, жеребца Дубровского, но он прыжком отпрянул, я не смог впрыгнуть в сани, и меня потащило за ним по кустам. Кое-как подтянулся на вожжах, сумел перевалиться в санки, подхлестнул Серого, и мы успеваем заскочить наперерез остальным лошадям. Но одна упала, на нее налезают бегущие сзади, ездовые отскакивают, бросая поводья.

— Стой! — кричу. — Распрягай!

Лошади сгрудились, Серый храпит, но первый приступ страха прошел, ездовые завозились с упавшей лошадью, удалось ее поднять, успокоить панику. И вовремя. Прибежал от комбрига посыльный:

— Скорей подавайте лошадей! Отходим! Танки!

На платформах возле паровоза оказались танки с экипажами, они уже сползали на насыпь, и со станции шел эшелон на подмогу, нужно было отходить. Услышал крик, обернулся — на бугре в зареве пламени фигура Фролова:

— Николай, сани подавай Дубровскому! Подскакал к Дубровскому. Федор Фомич сел в санки, а я решил задержаться, хотелось зарисовать картину разгрома.

Только начал рисовать, скачет Ваня Чернов, что-то кричит мне, но его не слышно. Подскакал, ударил меня нагайкой:

— Смотри!!

Оглянулся — цепь немцев заходит от хвоста состава! Побежал за Иваном, уцепившись за стремя, и нам удалось уйти.

Когда догнали бригаду, Ванечка стал извиняться:

— Знаешь, Николай, просто вижу, совсем немцы близко, я и стукнул. Кричу: «Уходи!» — а ты возишься. Меня Лобанок послал тебя разыскать.

Пришли в деревню оживленные, радость от победы была большая; как всегда после боя, все возбуждены, делятся впечатлениями, каждый рассказывает события со своей точки зрения. И тут мне сказали, что хлопцы из отряда Диденко нашли краски. Побежал к ним. Каково же было мое огорчение, когда я застал всех плюющимися, с синими, желтыми, зелеными ртами. Оказалось, шашечки медовой акварели хлопцы приняли за конфеты и поели мои краски. Плевались и матерились они страшно!

Наутро, опять чуть свет, бригада уходила, а немцы стягивали силы для преследования. Много хлеба трофейного роздали тут же, в деревне, остальное везли в лагерь.

Операция, благодаря сведениям, полученным от Бульбы, была исключительно удачной. Но пройдет две недели, и трагически оборвется жизнь Степана Николаевича Шенки. Фашисты узнали, что он партизанский разведчик, и повесили его, а сына и жену расстреляли.

* * *

Хочется мне вам сказать, панове, что есть такое наше товарищество.

Н. В. Гоголь. «Тарас Бульба»

Лагерь наш все больше обстраивался и обживался. Строительство шло настолько бурно, что еще осенью, ближе к зиме приняли дерзкое решение забрать в немецком гарнизоне паровой двигатель и сделать электропроводку в лагере. Везли двигатель ночью, установив на полозья, волов запрягли две пары, уже снег был. Соорудили сарай огромный, трубу поставили железную, и уже наш лагерь озвучился пыхканьем двигателя. Пар крутил маховик, маховик — динамо, и зажегся свет в землянках. Так появилось у нас электричество. Первую лампочку Дубровский и Лобанок распорядились провести к нам, чтобы я мог по ночам работать и фотографии печатать, потому что для документов разведчикам это было необходимо.