Книга Вторжение в рай - Алекс Ратерфорд

— Ну, и куда привели тебя твои размышления?

— Знаешь, в интересном направлении. Все мои предыдущие кампании велись против правителей, воины которых, если даже не все, но многие, разделяли нашу веру. На сей раз наши противники индусы, иными словами — неверные язычники. Мы объявим им священную войну — джихад.

— Но ведь среди наших союзников здесь, в Индостане, тоже есть индусы.

— Надо будет на время этой кампании отделить их от основных сил. Их верность, во всяком случае, эффективность так или иначе вызывает у меня в настоящий момент сомнения. Можно разместить их по дальним гарнизонам, или что-нибудь в этом роде.

— Это может сработать.

— Это непременно сработает… Я даже подумал о том, как сделать эту перемену более символичной. Дивное красное вино из Газни, которое я пил сегодня, будет последним хмельным напитком: я прикажу вылить все оставшиеся запасы на землю на глазах у всего войска. Если мы ведем джихад, то должны строго придерживаться заветов нашей веры.

— Но сколько я тебя помню, ты всегда пил…

— Да, и получал от этого немалое удовольствие. Так же, как от гашиша и опиума. Мы, кровные родичи Тимура и Чингиса, пили крепкие напитки задолго до того, как муллы принесли нам истинную веру. В конце концов, лишь благодаря кумысу — перебродившему кобыльему молоку — воины Чингиса могли выдержать холодные ночи в продуваемых ледяными ветрами степях. Даже самые суровые муллы понимали, что переделать людей сразу полностью, невозможно. Они восхваляли воздержание, как идеал, и помогали благочестивым аскетам достичь его, однако к привычке выпивать, распространенной среди обычного люда, относились терпимо. Они побуждали нас к воздержанию на определенный период, скажем, на священный месяц Рамадан, а также когда мы становились старше и начинали понимать, что довольно скоро нам предстоит дать отчет пред ликом творца.

Бабур отпил еще глоток.

— Да, вино превосходно, и всем известно, что я его люблю. Именно поэтому мой отказ от него будет иметь такое большое значение для общего воинского духа. И я надеюсь, что ты последуешь моему примеру.

Хумаюн поморщился.

— Тебе придется, по крайней мере, на время. Я выступлю перед войсками с соответствующим заявлением примерно через пару дней. За это время мне нужно будет переговорить с муллами и направить наших союзников-индусов на решение других задач.

Войско Бабура выстроилось на узкой площади, в центре которой был воздвигнут обтянутый золотистой тканью деревянный помост, на котором стоял владыка в алом облачении, перехваченном усыпанном жемчугами поясом. Шею его украшало ожерелье из рубинов и изумрудов, чело венчала золотая корона, у бедра висел неизменный Аламгир. Рядом с ним в почти столь же великолепном уборе, стоял Хумаюн, а окружали их высшие муллы. Все в черных одеждах, и каждый со Священным Кораном в правой руке.

Бабур обратился к войску с речью.

— Завтра нам предстоит выступить в поход и нанести решающий удар беззаконному Сингху из Мевара, дерзающему вторгаться в наши владения. Помните, что он не исповедует нашу веру. Он не следует заветам Аллаха всевидящего и всемилостивейшего, и, будучи язычником, поклоняется множеству идолов. В своем нечестивом невежестве он считает, что будет рождаться на земле много раз, и это ложное убеждение распаляет его безрассудство. Мы должны показать ему превосходство, как веры, так и нашей отваги. Мы не боимся лишиться своей единственной, земной жизни, ибо ведаем, что если примем мученическую смерть в бою с неверными, то обретем блаженство в Раю. Перед тем, как собрать вас, я держал совет с муллами, теми святыми и мудрыми мужами, коих вы видите сейчас рядом со мной. Все они сошлись на том, что, поскольку мы выступаем против неверных, желая показать им превосходство истинного учения и порождаемой им отваги, нам подобает объявить им священную войну — джихад. Мы сражаемся во имя Аллаха, за нашу веру. И с именем Его мы победим. Аллах акбар! Бог велик!

Клич этот был подхвачен сначала в первых рядах, а затем распространился и по всему войску, исполнившемуся пыла и рвения. Вдобавок к громовым восклицаниям воины потрясали мечами и ударяли ими о щиты.

По прошествии нескольких минут Бабур несколько раз опустил руки ладонями вниз, призывая соратников к тишине. Когда толпа умолкла, он заговорил снова:

— Все вы знаете, что я далеко не всегда и не во всем придерживался правил, предписываемых нашей Святой верой. Человек слаб, и я признаю, что потакал своим слабостям. Вам известно, что я всегда был привержен к вину. Должно быть, вы слышали и о том, что, дабы ублажить меня, не далее как неделю назад через Хайберский перевал к нам доставили лучшее, полученное из отборного винограда вино из Газни. Так вот, дабы показать приверженность нашей вере в ходе священной войны, я отказываюсь от употребления хмельного. Тот же обет дает и мой сын Хумаюн. В подтверждение чего лучшее вино из Газни, с таким трудом доставленное в Индостан, будет вылито на землю.

Произнеся эти слова, он и Хумаюн, размахнувшись топорами, обрушили их на расставленные перед помостом деревянные винные бочки. Дерево раскололось, густая рубиново-красная жидкость полилась в пыль. Войско откликнулось ревом, еще более оглушительным, чем прежде. Знать, командиры и простые воины, казалось, состязались друг с другом в ревностном желании отказаться от пагубных слабостей и встать на стезю воздержания, дабы очищенными и обновленными обрести победу.

С макушки невысокого холма Бабур обозревал красные пески пустыни Раджастхан возле селения Кануа. Само селение находилось позади него. Главным образом оно состояло из ничем не примечательных глинобитных домишек, но в самом его центре стоял построенный из песчаника, покрытый замысловатой резьбой индуистский храм, возведенный Санграмом Сингхом в память о матери. Бабур заставил бритоголовых жрецов смотреть на то, как его воины, зубилами и молотками, стерли со стен все упоминания о Сингхе и его матери, после чего изгнал жрецов из деревни. Прекрасно понимая, что те немедленно сообщат о случившемся своему владыке.

Как и ожидалось, Санграм Сингх счел подобное оскорбление несовместимым со своей честью раджпута, и сейчас его войско стояло лагерем внизу, на равнине, примерно в трех милях от холма. Хотя сам он был скрыт за завесой утреннего тумана, прискакавшие всего несколько минут назад разведчики доложили Бабуру, что судя по тому, что они видели и слышали, раджпуты готовятся к атаке: заливают костры, точат мечи, седлают коней. Всюду звучат боевые приказы.

Бабур разработал свой план сражения еще несколько дней назад, сразу по прибытии его войска в Кануа, устроив совет, как обычно, возле своего алого командного шатра.

— Полагаю, мы должны придерживаться того же плана, что и при Панипате, — заявил он, — однако раз уж здесь есть холм, стоит использовать его для еще большего усиления наших позиций. Мы можем установить на вершине пушки, а для их защиты выкопать вокруг холма ров и насыпать земляной вал.

Неожиданно подал голос один из старейших командиров, обычно молчаливый Хасан Хизари, таджик из Бадахшана, служивший под стягами Бабура больше двадцати лет.