Книга Русское язычество. Мифология славян - Николай Иванович Костомаров

корови,

А в мене, багачу, та чорнии брови.

И сам молодец, сравнивая двух девиц — одну богатую, другую бедную, но красивую, — характеризует первую тем, что у нее волы и коровы.

Одна мила далекая, а другая близька,

А у той далекой воли та корови,

А у сей близенькой та чорнии брови.

Хвастливый молодец, величаясь своим богатством и называя себя иронически бедняком, говорит, что у него семь сот волов, а мелкому скоту числа нет.

Бо я хлопець убогий —

Сим сот волив в обори,

Яливнику без лику!

С ирониею, в противоположном смысле, свекровь, попрекая невестку ее бедностью, говорит, чтоб она подоила коров, которых пригнала с собою.

Та встань, невистко, та встань, небого,

Та подий ти корови,

Що их навела, що нагнала до моей обори.

В колядках хозяину поют, что Бог ему дал три рода счастья и один из этих родов счастья — волы и коровы, остальные два — здоровье и хлеб.

Ой, вийди, вийди, пане господарю,

Кличе тебе Господь на порадоньку.

Даруе тоби три доля-счастя:

Першая доля — счастя-здоровья,

Другая доля — воли и корови,

Третяя доля — жито-пшениця.

Овцы вместе с козами служат иногда как бы добавочным к волам и коровам признаком благоденствия, напр., в некоторых колядках и в той песне, которую мы привели выше, где девица говорит богачу о волах и коровах, следуют слова: «У тебя, богач, козы и овцы, а у меня — ласковые слова».

У тебе, багачу, кози й овечки,

А у мене, багачу, ласкови словечки.

С овцою, отбившеюся от стада, сравнивается одинокая сирота, несчастная женщина, лишившаяся мужа, и лихая доля.

Ходить, бродить по улици як приблудна вивця;

Ни с ким стати промовити вирного словця.

………………….

Ой, у поли, при дорози там вивця пасеться,

Ой, там моя лиха доля шляхом волочеться.

С козлом и козою в народной поэзии соединяются остатки языческой старины. Древнее весеннее жертвоприношение козла, подробно описанное в известиях о литовском язычестве и существовавшее у славян, отражается и до сих пор. В некоторых местах Малорусского края есть обычай водить козла — обычай, потерявший свои прежние принадлежности и состоящий только в том, что на Масленице девицы бегают по селу и поют песни о козле или козе с припевами «ой лелю-ладо» и «ой диду-ладо»; припевы эти исключительно принадлежат веснянкам, так что песни о козле — самые ранние веснянки и открывают собою великое древнее народное торжество весны, которого признаками служат все вообще веснянки и весенние игры.

Та вскочив козел в огород, в огород,

Ой, лелю-ладо, в огород!

Та поиив козел лук-чосник,

Ой, лелю-ладо, лук-чосник!

И билую петрушку, петрушку,

Ой, лелю-ладо, петрушку!

И чорную чернушку, чернушку,

Ой, лелю-ладо, чернушку!

Из одной песни, где вместо козла — коза, видно, что обычай водить козла или козу и, вероятно, жертвоприношение, которое за тем следовало, соединялись с надеждою или прорицанием урожая в грядущее лето.

Го-го, козо, го-го, сира,

Ой, росходися, розвеселися,

При своему двори, при господари.

Де коза ходить, там жито родить.

Де коза туп-туп,

Там жита сим куп:

Де коза рогом, рогом,

Там жито стогом, стогом;

Де коза хвостом, хвостом,

Там жито ростом, ростом.

Другая песня довольно явно указывает на самое жертвоприношение, которое, должно быть, совершалось при посредстве старика.

«Не ходи, козо, у тее сельце,

А в тому сельци все люде стрильци.

Устрелять козу в правее ухо,

Скризь полотенце в щирое сердце». —

«Ой, я не боюсь тих людей стрильцив,

А тильки боюсь старого дида,

Устрелить козу в правее ребро».

Это имеет, как видно, прямое соотношение с известною великорусскою песнью о том, как хотят козла зарезать: сидит старик, держит нож, а возле него котел стоит.

Из прочих домашних животных в песнях является кот — спутник младенческой жизни, преимущественно упоминаемый в колыбельных песнях. Приглашают кота укачивать ребенка:

Иди, коте, до хати,

Мое литя колихати, —

кот приносит сон детям:

Ой, кит-воркит ходить по гори,

Та носить сон в рукави,

Чужим диткам продае,

А нашому так дае, —

запрещают ему мурлыкать, чтобы не разбудить дитяти:

Ой, ти, коте, не гуди,

Мое дитя не збуди, —

делаются намеки на его шаловливость и плутоватость:

Люли-люли, коточок,

Украв бабин клубочок

Та й заховався у куточок.

Он просит есть:

Ой, коте, котку,

Та не сиди в кутку.

Не проси папки,

Подбиваю лапки.

Ой, ну, мовчи, коте,

Дитина спать хоче! —

лазит всюду и испытывает неприятности:

Ой, коте-котку,

Не лизь на колодку…

Упав кит из труби,

Одбив соби груди, —

посылает кошечку за водою, кошечка падает в воду, а он вытягивает ее за хвост, и пр.

Послав кит кицю,

Та упала киця у криницю;

Пишов котик ратовати,

За хвист кицю витягати.

Кроме того, кот — символ волокиты, проказника по любовным делам. Это проглядывает даже в колыбельных песнях.

Ой, ти коте-коточок,

Та не ходи в садочок,

Не полохай дивочок,

Нехай зовьют виночок.

В других — большею частью шуточного тона — это яснее. Девица пригласила к себе в сени молодца; мать из хаты спрашивает, кто там ходит в сенях. Дочь отвечает, что это кот ловит мышей.

«Донько моя, Марусенько, хто по синях ходить?» —

«Мати моя, матусенько, коток мишки ловить».

В другой песне девица выпускает от себя милого в образе кота.

Я, молода, уставала,

Виконечко одчиняла,