Книга Без воды - Теа Обрехт

Часть 9

Солт-Ривер

Знаешь, Берк, если бы я все время обращал внимание на твое негодующее ворчание и плевки, мы оба давным-давно бы сдались, еще в том мерзком лагере лесозаготовителей. Вечно ты изображал из себя норовистую злобную тварь, плут ты этакий, притворщик ворчливый. Впрочем, ты и теперь такой же, и если бы не тот выстрел… Хотя, если б тот выстрел не остановил тебя там, в ущелье, возле старого речного русла, ты бы, черт проклятый, совсем бедную девочку затоптал. Я вот только не понимаю, чего это ты теперь так затормозился? Если у тебя вчера сил хватило, то и сейчас их вполне достаточно.

Разве ж мы с тобой давно уже не решили, что ничего иного нам не остается – только еще раз попытаться отыскать Джолли?

Помнишь, когда мы его в тот раз нашли, он так и застыл, обхватив себя руками, в дверном проеме своего домика. И лица у нас обоих были мокры от слез, когда он наконец собрался с силами, пересек двор и обнял меня.

Затем был долгий день. Люди, собиравшиеся в полдень на площади, чтобы поиграть в шахматы, забросили их и потянулись к нашему дому, чтобы подивиться на тебя и послушать наши рассказы о том, что с нами было. Труди – жена Джолли, его жена, с удивлением думал я, женщина, на которой он женился, уроженка мексиканской Соноры, маленькая, с чудесными глазами, с явной примесью индейской крови, с красивыми пальцами пианистки и католическим крестом на шее, – устроила настоящий пир, и мы, беседуя, просидели в саду до самого вечера, когда тени стали совсем длинными. А потом Джолли разыскал где-то в доме свое рогатое седло, притащил его, и ты, Берк, даже позволил ему тебя оседлать. И вы сделали несколько кругов по городской площади. Джолли щелкал языком, что-то кричал, и ты бежал вприпрыжку, испытывая, по-моему, настоящее наслаждение.

А вечером пошел дождь и загнал нас в дом. Все стены там оказались увешаны рисунками Джолли. У него и в прошлые времена была целая коллекция всяких рисунков, а теперь, как я заметил, к ней прибавились разные сценки, запечатленные им во всевозможных лагерях поселенцев. А еще там были столовые горы, заросли гигантских кактусов с плоскими, как весла, листьями и мохнатые юкки. Я обнаружил также зарисовки верблюдов и отдельных частей верблюжьего тела, а еще – отдельных частей человеческих тел, чаще всего он рисовал глаза и руки. Нашел я и портреты членов нашей тогдашней компании – Джорджа, Неда Била и других. В общем, это был некий каталог жизни Джолли. Труди сняла со стены один рисунок – это был мой портрет, – сочувственно на меня глядя, сунула его мне под нос и сказала:

– Ты не расстраивайся, Мисафир. Время никого не щадит.

У Труди и Джолли с трудом получалось общаться на английском языке, однако они прекрасно обходились и без слов, общаясь друг с другом с какой-то удивительной нежностью и немного суетливой предупредительностью – словно постоянно мешая друг другу, но и радуясь этому. После того как Труди легла спать, мы с Джолли еще немного посидели на улице. Над холмами торопливо проплывали прозрачные стада облаков. Ты, Берк, устроился в переднем дворе и лежал, подогнув ноги, немного вымокший, но страшно довольный, и каждый раз поднимал голову, слушая, как шуршат капли, падая с потревоженных ветром ветвей деревьев. И, по-моему, нас обоих охватило странное ощущение, будто мы присутствуем при конце чего-то очень важного.

– Почему хозяйка дома называет тебя Филип?

– Это мое старое имя. Филип Тедро.

– Ты его снова взял?

Джолли мотнул головой в сторону дома:

– Иначе мы не смогли бы пожениться.

– А как же твой хадж?

– Думаю, он по-прежнему считается, пока Аллах слышит мои молитвы.

– Неужели ты их все до сих пор помнишь?

Джолли не ответил, поднялся и предложил:

– Давай-ка лучше посмотрим, насколько ты загнал этого замечательного парня.

И он принялся осторожно ощупывать тебя, Берк. Оказалось, что зубы и суставы у тебя в хорошей форме, а вот вес надо бы еще набрать – Джолли сразу догадался, что ты долго и тяжело болел. Кроме того, он заметил, что ты склонен как бы немного щадить правую ногу, и посоветовал мне более равномерно распределять груз, который тебе приходится нести.

– А твое старое седло, – заключил Джолли, – это полный хлам.

– Я как-то не ожидал такой плохой оценки.

– Но это если ты, конечно, все еще хочешь стать настоящим погонщиком верблюдов.

– Хорошо, вот ты настоящий погонщик, а где же твой верблюд? Куда, черт побери, девался Сеид?

Умер, сказал Джолли. Схватился с более молодым и сильным самцом в период гона, и тот его забил – а все потому, что их вместе заперли в небольшом загоне солдаты из Форта Техон, которые ни черта в верблюдах не понимают. Остальные верблюды как-то рассосались за годы войны. Некоторые сумели сбежать. А некоторых продали. И только Джордж, столь же строго обращавшийся со своим кошельком, как и со всем остальным, оказался единственным среди погонщиков Неда Била, сумевшим отложить достаточно денег и сохранить нескольких своих верблюдов. Какое-то время у него с Джолли даже контракт был заключен на перевозки между тем маленьким поселком, где жил Джордж, рядом с Ранчо Ла Бреа и различными селениями в окрестных горах. Лило первое время им помогал, но потом затосковал по дому и несколько лет назад снова отправился на восток с фургонами переселенцев, с тех пор Джолли ничего о нем не слышал.

– А тебе удалось найти те леса, где каждое живое существо как бы припудрено золотом? – спросил я.

– Может, и удалось, – рассмеялся он. – После войны, когда оживилось шахтерское дело, я примкнул к армии золотоискателей, – Джолли неторопливо раскурил трубку. – Занимался разведкой. Потом стал погонщиком мулов – хотя мулы мне никогда не нравились. Гнусные твари. Мне удалось найти богатую жилу на Саут Пасс, и я некоторое время там прожил – но жила быстро иссякла. А потом мне встретилась Труди, которая весьма настойчиво потребовала, чтобы я от такой жизни отказался.

Вот тут я ему откровенно завидовал. И честно ему об этом сказал.

– Тебе не только Тихий океан увидеть довелось, но и такую жену найти, которая оказалась вполне способна тебя выносить!

– Да, наверное, ты прав. – Джолли улыбнулся этой своей далекой улыбкой. – Видишь ли, Мисафир, все в жизни имеет так много разных сторон и граней, что человеку приходится платить за то, чтобы научиться их видеть. А те, кто уже знает больше, пользуются этим. Они не указывают другим на ошибки, которые те могут совершить в будущем, – не хотят лишать себя удовольствия видеть, как эти ошибки будут совершены.

Да, пожалуй, так оно и есть, подумал я и спросил:

– Ну а чему научился ты?

Он ответил не сразу; сидел рядом со мной, курил и смотрел куда-то этим своим особенным взглядом – будто в далекую даль, – и я, глядя на него, вдруг на мгновение почувствовал, что время сыграло со мной шутку и я как бы снова возвращаюсь в прошлое и становлюсь при этом совершенно другим существом. Если бы в этот миг где-то там, впереди, прозвучал сигнал горна, тело мое само приняло бы решение, что делать: разбить лагерь или поспешно сниматься с места, расседлать верблюда или оседлать его и двинуться куда-то во тьму, на запад, где каждая тень в пустыне встретит меня как друга.