Книга Без воды - Теа Обрехт

Наверное, ты права.

Я знаю, что права.

А знаешь, чего Роб и Долан тебе ни за что не простят? Если ты предашь нашу газету. Если решишь уступить ее этому человеку, чтобы снять с них обвинение в убийстве. А ведь они всего лишь за папу отомстили.

Мне все равно, простят они меня или нет. Но мне страшно даже подумать, что им придется всю жизнь от закона скрываться. Спать в пещерах, уходить от выстрелов, пули в живот получать…

По-моему, если они узнают, каким способом ты избавила их от преследования, они и домой-то возвращаться не захотят.

Это для меня уже не важно.

По-моему, для тебя не важно уже и то, чего ты сама хочешь. Они свою жертву принесли. И сочтут самым худшим предательством, если ты откажешься от «Стража» и притворишься, будто поверила, что папа и впрямь сбежал в Калифорнию. Представь, смогут ли они тебе такое простить?!

Но разве у меня есть выбор?

Ты могла бы еще раз обсудить с Доком то предложение, которое он тебе сделал.

А потом что?

Наверное, уехать отсюда и молиться, чтобы вы все смогли все-таки друг друга найти.

А ты? Если я отсюда уеду, ты поедешь со мной? Или тебе придется остаться?

* * *

На рассвете Джози снова пришла в сознание.

– Очень пить хочется!

– Боюсь, у нас только томатный сок есть. – Нора приподняла девушке голову, и та покорно выпила сок. Один глаз у нее был буквально залит кровью, второй, сильно опухший, был пурпурного цвета. Однако оба глаза уставились точно на палец Норы, когда та попросила Джози проследить за ним взглядом.

– Ну, голова у тебя, похоже, в порядке, слава тебе господи.

– Это было то чудовище, мэм.

– Я знаю, детка. Я его видела. – Нора нашарила в кармане фигурку буйвола, сунула девушке в руку и сомкнула ее пальцы. – Док уже едет к нам. Я оставила тебя здесь только потому, что боялась расстроить Тоби.

– Это хорошо, мэм. Это вы правильно сделали, а то он бы непременно расстроился. Мне бы так не хотелось его расстраивать.

– Я знаю. Тебе не холодно? – Нет, Джози было не холодно, но руку Норы она не отпускала. И Нора, немного помолчав, сказала: – Знаешь, Эммет теперь тоже среди тех, кого ты называешь «другими людьми». – Девушка внимательно слушала, не отрывая глаз от ее лица. – Его убили на ферме Санчесов – все, похоже, было именно так, как говорили мальчики. Убили по приказу Мерриона Крейса.

– Мне ужасно жаль, мэм! Ужасно! Я очень надеялась, что это не так.

– Может быть, когда ты поправишься, мы с тобой сумеем как-нибудь… посидеть и поговорить с Эмметом? Я ведь не все ему сказать успела.

Девушка молча пожала ей руку. Потом вдруг улыбнулась:

– А знаете, кое-кто из других людей и сейчас здесь. Это ведь он тогда сидел возле меня там, у ручья, и все со мной разговаривал, пока вы не пришли. Но это не мистер Ларк. Это тот заблудившийся человек. Он сейчас совсем рядом с вами.

Это было глупо, однако Нора тут же принялась озираться и, разумеется, никого не увидела.

– Он вам руку на плечо положил.

– Да, я чувствую, – сказала Нора, хотя абсолютно ничего не чувствовала. Она попыталась извлечь грязь у Джози из-под ногтей и пообещала: – Когда у нас будет вода, я устрою тебе настоящую ванну. Тебе сейчас не холодно?

– Нет, мэм.

Нора все-таки сходила в дом, принесла еще одно одеяло, укрыла Джози и снова ушла. От Дока не было ни слуху ни духу. Вершины гор только-только начинали пить утренний свет. Дождь ночью и впрямь прошел – бессмысленно пролился чуть восточнее их фермы, – но сейчас тучи рассеялись, утреннее небо сияло чистотой и красотой.

Когда внизу появился Тоби, катя перед собой бабушку, Нора с трудом очнулась: оказывается, она уснула, сидя в кресле.

– Почему ты не растопила плиту, мама?

– Я случайно уснула.

– А Джози где?

– Все еще у доктора.

– А куда те люди делись?

– Ушли.

Тоби стоял рядом и гладил ее по руке. Вид у него был встревоженный. Нора сидела, уронив голову на руки, и не решалась поднять к сыну лицо.

– Ты видела, что бабушка сама умеет разные движения делать?

– Конечно, видела.

– Я знал, что ты все-таки и сама это заметишь, – сказал он, и в голосе его не было ни капли торжества – он просто констатировал факт и любезно прощал матери ее ошибку. Он даже позволил Норе обнять его за плечи и притянуть к себе, хоть и застыл, терпя подобное унижение. – Ладно, пойду животных покормлю.

– Не надо, я сама их покормлю. А ты лучше огонь в плите разожги да бабушку завтраком накорми.

И Нора вышла из дома. Стебли шалфея все еще были покрыты росой, так что на ее запыленных сапогах сразу образовались грязные разводы. За окном кухни виднелся хлопочущий по хозяйству Тоби; он принес целую охапку дров и стал закладывать их в плиту, где над растопкой уже вовсю полыхал ярко-рыжий огонь. Время от времени он, не оборачиваясь, что-то говорил бабушке. Старуха сидела, как всегда, неподвижно, но глаза ее внимательно следили за мальчиком.

Больше она не совершит ни одного движения. В последующие годы они следили за ней и ждали, но чудо не повторилось. Впоследствии Нора придет к выводу, что реальные доказательства, видимо, способны почти всегда убить то, что долгое время держалось за счет одной лишь веры.

Когда Нора вынесла во двор полное ведро корма для кур, Тоби уже переделал в доме все дела и перебрался во двор. Он сидел на земле, скрестив ноги и прижимая к глазам стереоскоп. Освещенный солнцем серый ершик его отрастающих волос забавно контрастировал со словно поджаренными красными кончиками ушей. Нору он не замечал, затерявшись в мире чудесных картинок.

И тут прямо у него за спиной из-за деревьев бесшумно появился верблюд.

Он был такой огромный, что уже одно это вызывало оторопь. Легко раздвигая высокие ветви сосен, он вышел из укромной лесной тени и остановился на траве перед домом. В лучах утреннего солнца он казался почти красным; отчасти это было связано еще и с тем, что его густая шерсть была буквально насквозь пропитана невероятным количеством красноватой пыли. Темная гривка спускалась длинными прядями от макушки верблюда вниз по всей длине шеи, постепенно становясь все гуще и превращаясь в настоящую спутанную гриву, в которой застряло множество всяких колючек, веточек и сухих листьев, отчасти уже превратившихся в порошок.

С морды у верблюда свисали остатки сгнившей узды.

Его бока в самом широком месте были перехвачены почерневшей от времени подпругой, врезавшейся в ребра и пока еще удерживавшей на месте седло с мертвым ездоком в синем мундире, который был примотан к седлу и к самому верблюду сложной системой веревок, толстых, истрепанных и похожих на лозы дикого винограда.