Книга Король без трона. Кадеты империатрицы - Морис Монтегю

— Что же я должен сделать для этого?

— На это найдется множество способов… Хотите принять монашество? Тогда я вас сделаю настоятелем одного из крупнейших монастырей…

— О нет, благодарю вас, — прервал его в свою очередь принц. — Только не это: мои предки были очень религиозны и имели на то основание, являясь Божьими избранниками, но так как меня Господь лишил всего, то моя вера сильно поколеблена…

— О! — изумился Наполеон. — Вы… и вдруг заражены новыми веяниями?..

— Я, правда, еще молод, но я много видел, много слышал, а главное — много страдал. Я устал. И — может быть, это снова удивит вас — во мне нет твердой уверенности в Божественности начал самодержавного монархизма. Я очень низко ценю наслаждения власти, придворную пышность и низкопоклонство царедворцев. Мне кажется, что если бы я вышел из народа, то сделался бы революционером.

— Вы! Вы!..

— Да, я! И вот та причина, вследствие которой я принимаю ваше предложение. Я согласен — если таково ваше желание — покинуть Францию, Европу, эмигрировать в Америку и жить там как самый простой смертный, добывая личным трудом свое пропитание. Ведь у меня все отняли, и я — король Франции — очень беден. Я уступаю, но ведь вы не упрекнете меня в трусости. Вы видели меня в деле под Эйлау, Фридландом, Регенсбургом. Я, кажется, наглядно доказал свое мужество.

— Бесспорно. Но теперь настала моя очередь. Я не понимаю… Вы отказываетесь?

— Да, вы не можете понять… Для того чтобы понять, нужно, как я, иметь за спиной целую вереницу самодержавных предков-монархов. Корона?.. Я взвесил и нашел ее дутой и не заслуживающей человеческих забот. Поэтому я принимаю изгнание, неизвестность и вечное молчание… Я уеду, если хотите. Я во всем глубоко изверился и разочаровался. Вы — другое дело. Вы сами себя создали, вы одновременно и творец и творение. Ваша гордость имеет оправдание. У тех, кому приходится взбираться на кручу, кружится голова по достижении вершины. И это вполне естественно. Те же, кто родился на вершинах, не знают этого головокружения и по привычке смотрят на людей сверху вниз. Одним словом, как вы сами только что выразились, вы держите в своих руках и Францию, и всю Европу. Я служил под вашим начальством и верю в вашу счастливую звезду; поэтому я все же предпочитаю, чтобы Францией правили вы, чем мои родственники-предатели: графы Прованский, д’Артуа, герцоги Ангулемский и Беррийский.

— Принц, — сказал Наполеон, — дайте мне свое королевское слово, что вы говорите это искренне.

Поименованный своим титулом принц в радостном волнении поднялся с кресла и произнес:

— Я, герцог Нормандский, даю свое королевское слово императору французов в том, что отрекаюсь от всех своих законных прав и притязаний, а также и в том, что обязуюсь отныне жить жизнью частного лица под вымышленным именем по ту сторону океана…

— Хорошо, — сказал Наполеон, — вы свободны. Да, еще одно слово! Вы без средств; завтра Камбасерес передаст вам двадцать тысяч франков и переведет миллион франков на американские банки. Вы никому и никогда не откроете своего настоящего происхождения, не передадите нашего сегодняшнего разговора и соглашения и с первым отходящим кораблем покинете Францию… Решено?

— Благодарю, — ответил принц. — Но эти деньги…

— Не беспокойтесь, — прервал его Наполеон, — ваш дом был богат, считайте, что это возмещение Франции…

— Пусть так. Теперь о другом. Здесь, в Париже, живут двое преданных слуг, которых я хотел бы увезти с собой, — это старик и молодая девушка.

— Боран с дочерью? — промолвил Наполеон.

— Да! А разве вам известно?

— Мне все известно, — сказал Наполеон, пристально глядя на принца. — И мне очень тяжело… объявить вам, что дочь Борана умерла четыре месяца тому назад, а вслед за ней и сам он.

— Умерли! Она умерла! Рене! — дико вскрикнул принц, и крупные слезы затуманили его глаза и покатились по щекам.

— Вы любили ее? — спросил император.

— Да, я любил ее; она, вероятно, умерла, не перенеся разлуки со мной…

— Говорят… она была вашей любовницей?

— Нет… Возможно, что она стала бы моей женой.

— Вы дали мне слово, но и без него я понял бы сейчас, что вы действительно решили отречься. Прощайте, принц. Знайте, что я искренне желаю вам добра! — произнес император, а затем открыл дверь и громко сказал: — Савари, поручаю его тебе!

Проходя мимо императора, законный наследник царственных лилий Франции невольно слегка склонил перед ним голову. Наполеон улыбнулся. Это была лестная почесть: он стоял выше королей.

Десять дней спустя на корабль, отплывавший в Америку, взошел красивый, изящный и элегантный молодой человек. Это был Гранлис. Он уходил в неизвестное, оставляя за собой величие, пышность и весь прах земной суеты. Он смотрел, как мало-помалу исчезали очертания Франции, его родной страны, как заволокла ее туманная дымка… как она совершенно скрылась из глаз… И последняя его мысль была не о потерянной власти, пышности, славе, не о Диане д’Этиоль и даже не о Полине Боргезе. Нет, один из проходивших мимо матросов отчетливо слышал, как он прошептал:

— Прости, Рене!

Вся Франция сконцентрировалась для Людовика XVII в этой маленькой, хрупкой девушке, в этой дочери народа.

XXXIII

Из всех случайных товарищей Гранлиса по полку остались в живых только четверо: Микеле, Невантер, Орсимон и Мартенсар. Вот как сложилась их жизнь.

Наступил 1812 год, начало заката великого, блистательного дня для императора. В Испании победа клонилась то на ту, то на другую сторону. Счастье было переменно; эта война принесла массу забот, и Пиренеи впервые повеяли на Францию холодящим дыханием возмущения и неприязни. Англичане фигурировали повсеместно; Веллингтон победил Мармона, но отступил перед Сультом. Удача была переменная. Когда император отсутствовал, была сомнительная победа или проигрыш битвы.

22 июня была объявлена война между Францией и Россией. Наполеон располагал армией в пятьсот семьдесят тысяч человек, шестьюдесятью тысячами лошадей, орудий было тысяча двести. Армия состояла из десяти корпусов. Но наличность военных сил России была много выше.

Однако французская армия выступила в поход бодро, радостно, вполне уверенная в предстоящих ей победах. Она шла с непоколебимой верой за ним, за своим непобедимым героем.

Мартенсар, Невантер и Орсимон, все в том же капитанском чине, находились в одной и той же бригаде. Они рвались вперед, мечтая о победах и славе, не предполагая, что их повышению препятствует ничем не вызванная с их стороны, предвзятая недоброжелательность. Но четвертый из уцелевших «кадетов императрицы», Микеле де Марш, чуть ли не самый храбрый, к своему великому стыду и горю, продолжал сидеть в полнейшем бездействии в своей деревушке. Он два года тщетно взывал к Наполеону, моля о помиловании и разрешении вернуться в строй. Все было напрасно: ответа не было. Император не внял его мольбам. На деле было несколько иначе: до императора вовсе не доходили прошения де Марша. Так как на заголовке его послужного списка стояла крупная надпись красным карандашом: «Запятнан приверженностью к роялизму», то все его прошения чиновники клали под сукно, не доводя их до сведения императора.