Книга Лужайки, где пляшут скворечники - Владислав Крапивин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во внутреннем кармане безрукавки я нащупал плоский гребешок.
Волосы у меня густые, пластмассовые расчески то и дело ломаются. Когда я поехал в лагерь, бабушка дала мне старинный железный гребешок, свой любимый. Пластмассовые ей не нравились, потому что волосы от них сильно искрили. «Это притягивает нечистую силу…» Бабушка была очень образованная, но и очень суеверная. От моих родителей она суеверия пыталась скрыть, а от меня — нет.
— Как же ты сама-то без гребешка будешь, пока я в лагере?
— Обойдусь как-нибудь.
— А Квася?
— Квасилий сейчас в отпуске.
Бабушка была уверена, что у нас в доме живет мелкое добродушное существо по имени Квасилий. Что-то вроде помеси гнома и пушистого кота. Иногда оно безобразничало, но не сильно. То пережжет лампочку в коридоре, то сквасит молоко в холодильнике (отсюда и такое имя). Иногда, по словам бабушки, Квася ночью забирался к ней на кровать и просил расчесать железным гребешком свалявшуюся шерсть.
Я, когда был маленький, верил в Квасю всей душой. Потом перестал, конечно. Но бабушка продолжала утверждать, что Квася есть. Или по крайней мере был, пока мы жили в старом доме. Где-то он теперь…
Безрукавка сильно выгорела, стала белесая, словно в нее втерли алюминиевую пыль. Ну и хорошо, так и надо…
Потом я отыскал в домике свой рюкзак с забытым лагерным имуществом. Вытряхнул из него спущенный волейбольный мяч, спортивные носки с вытканными на них ракетками, испорченный фонарик, фляжку, бейсболку с надписью «SHARP». И пострадавшие от огня джинсы.
Володя тогда, у костра, сказал про хирургию. Однако ножницы — это было бы слишком просто. В груде хлама на краю участка я нашел дырявое ведро. Затолкал в него штаны. Сплющил ведро ударами полена и топора. Так сплющил, чтобы наружу торчали обгорелая и целая штанины — насколько нужно (вернее, насколько не нужно).
На соседнем участке, у Вовки Лопатина, жгли мусор. Вовка там кочегарил. Я перелез к нему через изгородь и сунул джинсовые «языки» в огонь. Вовка сразу понял, что к чему.
— Ух ты, клево придумал…
Кромки получились обугленные и разлохмаченные, будто я выбрался из горящих джунглей.
Когда вернулись домой, я пришил к безрукавке желтые костяные пуговицы — отыскал их у бабушки. Потом выбрал для этого костюма просторную лиловую рубашку.
В понедельник бабушка чуть не упала.
— Ты таксобираешься идти в школу?
Белые теннисные носки гармошками спускались на кроссовки. Колени щекотала обгорелая оторочка. Рубашку я надел навыпуск. Поверх нее лоснилась безрукавка, на которой дерзко, будто медали, светились желтые пуговицы, пришитые вкривь и вкось. Бейсболку я сбил козырьком назад. А книги и тетради я затолкал в свой сизый рюкзачок — он был небольшой, сойдет за школьный.
— Круто, да? «Бой оф Калифорниа»…
— По-моему, ты сошел с ума.
— Да тут многие так ходят. Здесь же не гимназия!
— Дело твое. Но имей в виду, тебя выгонят, — решительно предупредила бабушка.
Она оказалась права. Меня выгнали. Но вовсе не за костюм.
Сначала-то все шло хорошо.
На полпути к школе я издалека заметил Настю. Узнал по клетчатому платью, пастушковой стрижке и золотым искоркам под ушами. Только вместо гольфов были красные носочки. Я пружинисто и бесшумно догнал ее. Пошел сбоку в трех шагах. Она глянула рассеянно и отвернулась. Я сказал «учительским» голосом:
— Пшеницына! Ты почему не здороваешься со старшими?
— Ой!.. Я тебя не узнала, думала, кто-то незнакомый… А почему это ты старший?
— Мы же вчера выяснили. Я родился раньше на четыре с половиной месяца.
Она засмеялась:
— Да, правда… А все равно мальчики должны здороваться первыми.
— В самом деле? Тогда гутен таг, сударыня.
Настя пробежалась по мне веселыми глазами.
— Ты сегодня совершенно… не такой.-
— Я раскопал эти лохмотья на пожарище… Но я только снаружи не такой, — резвился я все пуще. — А внутри я прежний: благородный и очень воспитанный. Давайте вашу сумку, фройлен, она тяжелая.
— Не тяжелая. Помоги лучше Доре Петровне, вон она книги несет.
Дора Петровна шла по другой стороне Троицкого переулка и поглядывала на нас. В руке у нее была авоська с пачкой книг. Мы перебежали через пыльный асфальт и заросшую канаву.
— Здрасьте!.. Дора Петровна, Алька хочет вам помочь. Он — рыцарь.
Я взял увесистую авоську.
— Да, я рыцарь. В блестящих, как самовар, латах и с петушиными перьями на шлеме. Разве не видно?
— Ну… если чуть-чуть напрячь воображение… А ты, Настя, выходит, прекрасная дама?
— Со шлейфом… — Она пальчиками взяла коротенький подол и присела в придворном поклоне.
— Дюжина пажей в бархатных беретах волокут шлейф за дамой, чтобы он не нацеплял репьев, — сообщил я. — А бродячий щенок пытается ухватить его зубами. Он не знает этикета…
— Великолепная картина! Прямо Вальтер Скотт… Но у меня, когда я смотрела на вас, появилось другое сравнение. Знаете, на кого вы похожи?
— На Тома Сойера и Бекки Тэчер, — догадливо сказала Настя.
— М-м… возможно. Но я подумала про Герду и Кея из «Снежной королевы».
— Это значит, мне придется сидеть в ледяном дворце? — Я по-настоящему передернул плечами. — С ума сойти!
— Я же тебя спасу! — храбро пообещала Настя.
— Но до этого я схвачу кучу всяких ОРЗ!
— Я быстро спасу…
— Тогда ладно… — Я шел, изгибаясь от тяжести книжного груза. Авоська царапала мне ногу кусачими узелками. — Дора Петровна, это у вас пособия по литературе?
— По литературе, по русскому языку. И даже по немецкому… Саша, ты очень жалеешь, что попал в наш немецкий класс?
— Теперь уже ничуть, — сказал я честно.
Потому что думал о Насте. Правда, и о Вальдштейне я думал, причем все время, но эти мысли были на втором плане. Опасение скребло мне душу, но не сильно.
Вальдштейн, конечно, тоже не забыл вчерашнее. На первом уроке он то и дело поглядывал на меня. Быстро и словно из-за кустов. И так сумрачно, что Настя сказала:
— Почему это Вячик глядит на тебя, как кобра?
— Кто глядит?
— Вальдштейн. Вячик…
— Что за имя!
— Вячеслав.
— Вячеслав — это Славка.
— У кого как. Он — Вячик. Вячик-калачик, так его в первом классе дразнили. Да и потом…
Я поморщился — повеяло чем-то знакомым. Но я сказал хмуро:
