Книга Дети разлуки - Васкин Берберян

Аннушка, которую я упомянул в самом начале, вошла в мою жизнь в далеком 1962-м.

Утром я доставлял, как обычно, рыбу по адресам, которые были указаны в записной книжке. Это было в мае, я помню, и хотя было еще довольно холодно, дни стали длиннее и неясное еще обещание весны уже ощущалось в воздухе. Я чувствовал, как жизнь струится в березовых стволах, в луковицах сидящих в земле лилий, в весело журчащей речной воде.

Природа походила на цыпленка, который вот-вот вылупится из яйца.

Я ходил по коридорам приюта, куда только что доставил товар, когда заметил тень, человеческую фигуру в кресле-каталке. Приблизившись, я увидел, что это молодая женщина. Она подняла голову, словно очнулась от сна, к которому ее приговорили. Не спрашивай меня, почему я приблизился к ней, она притягивала меня, как магнит.

Она была очень худа, с тонкими ножками, выглядывавшими из-под юбки, опиравшимися на подставку. У нее были блестящие светлые волосы, заплетенные в длинную косу, а на бледном осунувшемся лице выделялись глаза, зеленые, как изумруд в старинных персидских тиарах. Когда она посмотрела на меня, я чуть не споткнулся, точно собака, которую хозяин потянул за поводок. Я обратился к ней, но сразу же понял, что она не могла говорить. Аннушка пребывала в своем немом окаменелом мире. Она только мычала, размахивала руками, чтобы объясняться, а ее тело и ноги оставались неподвижными, словно заключенные в мраморный панцирь.

Она улыбнулась мне, подозвала к себе, вероятно, полагая, что сможет наконец произнести слова, которые томились, как в клетке, в ее головке. Завороженный, я встал на колени перед этой принцессой на троне и посмотрел на нее вблизи, так близко, что мог сосчитать сверкающие лучики в ее ясных больших глазах. Она погладила мою повязку, единственный человек, который сделал это, и единственная, кому я позволил это сделать. Мы так и застыли. Даже не знаю, сколько времени это продолжалось, пока не случилось нечто прекрасное. Ее обезоруживающая невинность пронзила меня. Я был поражен ее душевной чистотой, которую уже не чаял встретить, думая, что она давно исчезла в мире. Я горько заплакал. Рядом с ней я вдруг понял, какое омерзительное уродство со временем закралось в меня, как коварная ядовитая змея, превратив меня в то отталкивающее существо, которым я стал. Она между тем продолжала улыбаться странной и в то же время ободряющей улыбкой, словно была рада тому, как наша встреча повлияла на меня.

– Прости меня, кто бы ты ни была, – пробормотал я, пока медсестра бежала к нам, невольно сообщив мне, несмотря на грубые манеры, имя принцессы.

– Аннушка, что ты делаешь? – выговаривала она ей.

Я отступил, как трус, не в состоянии разговаривать с медсестрой, которая бросала на меня суровые взгляды. Но, ускоряя шаг, я уже пообещал сам себе, что непременно вернусь, и как можно раньше. Я очень хотел снова увидеть ее, эту Пречистую Деву, которая явилась мне во мраке темного приюта и моего бесполезного существования.

С того дня я почти ежедневно заходил в коридор, который вел к ее комнате. Это было несложно, за долгие годы тренировок я научился быть невидимым. Я знал распорядок дня Аннушки и время, когда она оставалась одна, и спешил к ней, где бы я ни находился, часто делая крюк по дороге, чтобы провести с ней хоть немного времени. Я радовался, когда она радовалась, мне было этого достаточно, дорогой Томмазо. Я приходил всегда с каким-нибудь простеньким подарком: конфетой, пирожком, иногда с браслетом или другим каким-нибудь дешевым украшением. Аннушка округляла глаза, и грусть, которой они всегда были подернуты, уступала место счастью. Я сам был словно на седьмом небе, я загорался радостным огнем, который излучал вокруг свет и тепло.

Эти встречи, признаюсь, благотворно влияли в большей мере на меня, чем на нее. Наконец-то появился человек, который занял место в моем пустом очерствевшем сердце. Забавно, но я не знал, кем именно была для меня Аннушка. Иногда я думал о ней как о сестре, в другие моменты как о невесте, и чем больше я размышлял, тем больше понимал, как глупо пытаться любой ценой вешать ярлык на чувства. Я любил Аннушку, и какая разница, какой любовью.

Однажды я забрался в приемный покой приюта, чтобы посмотреть карточку Аннушки. Так я многое узнал о ней.

Аннушка родилась в 1943 году. Когда ей едва исполнилось четыре года, родители узнали, что она больна тяжелой формой мышечной дистрофии. Позже отец, офицер военно-морского флота, бросил семью и уехал, позаботившись, однако, о ее содержании. После смерти матери Аннушка, которой было двенадцать, осталась одна. Она была не в состоянии обслуживать себя сама. Так она оказалась в городском приюте.

Спустя какое-то время я придумал план, как перевезти ее в «Ясную Авачу», где уже находился старый Игорь Бергович, мой спаситель. Они были единственными людьми, которые что-то значили для меня: Игорь спас мое тело, Аннушка – мою душу.

И я желал проводить с ними немного свободного времени, которое у меня было…

Я уверен, ты согласишься со мной, что настоящая любовь между двумя людьми не зависит ни от социальных условий, ни от условностей: что можно, а что нельзя. Она зарождается без какой-либо цели, во всяком случае объяснимой. Законы любви написаны на языке, непонятном разуму. Я подчеркиваю это, чтобы сказать тебе: несмотря на то что наши миры были так далеки друг от друга, в краткие мгновения, проведенные с Аннушкой, я чувствовал себя окруженным заботой и лаской, словно наконец-то вернулся домой.

Ее комнатка стала моей исповедальней. Я рассказывал ей вещи, которые не рассказал бы даже под пыткой. Я снимал невыносимую тяжесть с моей совести перед Аннушкой, на коленях, как сделал бы перед иконой Пресвятой Девы. Она вытирала мои слезы своими ручками и теребила потом свою тряпичную куклу, с которой не расставалась. Улыбаясь мне, она говорила по-своему, чтобы я не переживал, что теперь она позаботится о том, чтобы облегчить мои страдания.

Со временем я стал менее безжалостным в работе. Любовь растопила лед, под которым годами пряталась моя настоящая натура. Ненависть исчезала, уступая место состраданию и прощению. Я больше не хотел ни убивать, ни делать ничего плохого. Я ощущал свою истинную чувственность, которую добровольно подавил под тяжелыми ударами судьбы.

– Аннушка, ты меня вылечила, – сказал я ей однажды, – я снова становлюсь таким, каким был когда-то.

Она объяла меня своим взглядом, словно поняла, что наступил момент истины.

Я приблизился к ней и, положив голову ей на колени, рассказал всю историю моей жизни.

Дорогой Томмазо, я родился в городе Патры, в Греции, в армянской семье беженцев от геноцида, развязанного турками начиная с 1915 года. Со мной на свет появился второй ребенок, мой близнец. Я не догадывался об этом, пока мой отец не раскрыл мне тайну за день до самоубийства.

Детство я провел в этом городе, который до сих пор очень люблю. Мы жили в бараке, в лагере армянских беженцев, где, несмотря на нищету, днем всегда чувствовался запах тимьяна, я еще помню его, а ночью – аромат жасмина. Зимой не было холодно, а летом с моря всегда дул легкий бриз.