Книга Красный нуар Голливуда. Часть II. Война Голливуда - Михаил Трофименков

Когда Барцман заметил, что Уэйну не стоит прохаживаться насчет Красной армии, без которой Америка проиграла бы войну, актер напомнил о пакте:

Я ничего не имею против русского народа, я против коммунистов. Я тебе скажу: когда война кончится, сталинское коммунистическое государство будет величайшей угрозой для нас.

Барцман парировал: из-за таких речей и начинаются войны. «Русские будут нашими друзьями».

Последнее слово, по версии Уэйна, осталось за ним: «Вашими друзьями» (не избежать неуместных ассоциаций с тостом Кадочникова в «Подвиге разведчика»: «За нашу победу!»).

По словам Нормы Барцман, ее муж и Уэйн подружились. Хлопая Бена по плечу, Уэйн называл его «чертовым коммунистом», а Барцман ласково аттестовал друга «фашистом».

Уэйн изводил Бена: «Знаешь, сколько мне стоит каждая сигарета по вине вашего человека в Белом доме? Два доллара штука». — Норма Барцман.

Когнитивный диссонанс объясним просто. Уэйн, который в 1930-х, по словам Генри Фонда, про политику вообще ничего сказать не мог, слишком убедительно вошел в образ рыцаря антикоммунизма. Но соответствовать образу в жизни, а не на экране, мешало одно: во время войны богатырь Уэйн, как ни старался, так и не попал не то что на фронт, но даже в армию. Даже в бейсбольный взвод, как Рейган, не попал. Обстоятельства постоянно складывались как-то кособоко. Дикий Билл уже принял Уэйна в УСС, но генеральское письмо по ошибке ушло на адрес бывшей жены актера, а та из вредности его утаила. Тем временем даже ненавистный очкарик, коммунист-сибарит Трамбо устроился военкором на Тихоокеанский фронт.

Всему можно найти гениально простое оправдание: Уэйна никто не видел на фронте лишь потому, что невидим был сам его фронт. Из окружения Уэйна разлетится леденящая история. В Нью-Йорке в 1949-м Сергей Герасимов узнал и тут же доложил Сталину о страстном антикоммунизме Уэйна. Сталин очень огорчился (ведь Уэйн — его любимый актер) и снарядил в Голливуд убийц.

ФБР предупредило Уэйна о приезде киллеров, но от его защиты актер отказался: «Я сам». Так ответил бы доброхотам Ринго Кид («Дилижанс»), предложи они помочь в схватке с тремя убийцами. Не сказав ни слова семье, Уэйн перебрался в дом за крепостной стеной и призвал верных каскадеров во главе с легендарным Якимой Кануттом. Уэйн, бывало, врывался с этими парнями на коммунистические собрания (только сами коммунисты об этом не знали): в одной потасовке Якима уже спас ему жизнь.

Сценарист Джеймс Грант разработал сценарий урока, который предстояло преподать чекистам. Трюкачи захватили их без единого выстрела, побили и вывезли в глухое место, где инсценировали казнь. Затем во всем своем великолепии перед заикающимися от страха убийцами явился Герцог и, удостоверившись, что они «больше не будут», приказал тварям убираться восвояси. Но те взмолились: смилуйтесь, дяденька, лучше жизнь на каторге, чем смерть на Лубянке. Уэйн сжалился: оба чекиста получили убежище в США.

Мог ли кто-то подтвердить достоверность этой баллады? Конечно: сам Хрущев. Он в 1958-м сказал Уэйну, что, придя к власти, отменил приказ безумца Сталина. Ведь Уэйн был любимцем и Хрущева тоже. Да и сам Герасимов проговорился Сергею Бондарчуку, тот — Орсону Уэллсу: спросите у Уэллса, а Уэллс, как известно, подтвердит, что угодно.

Уэйн внушал красным такую ненависть, что одним покушением дело не ограничилось. В 1953-м, на съемках вестерна «Хондо» его пытались убить мексиканские коммунисты. Поскольку Сталин уже умер, Уэйн напутствовал схваченных каскадерами убийц: «Если вы так любите своего ненаглядного Сталина, отправляйтесь к нему».

Когда в 1966-м Уэйн выступал перед солдатами во Вьетнаме, в него стрелял снайпер. Даже несколько снайперов. Одного поймали, и он признался, что награду за голову Уэйна назначил лично Мао. Наверное, Герцог был и его любимым актером тоже.

* * *

Я ничего не знаю о черных списках красных, зато очень многое — о черных списках консерваторов, составленных красными. ‹…› Я не знаю ни одного левого, который пострадал бы из-за своих взглядов. И наоборот, не знаю ни одного сторонника капитализма, которому не пришлось бы так или иначе заплатить за свои убеждения. ‹…› Это слишком отвратительная и грязная тема, чтобы говорить о ней, и перед вами одна из жертв. ‹…›

Все эти проклятые коммунисты похваляются своей храбростью, как Лилиан Хеллман. ‹…› Одному богу известно, сколько людей умерло в нашей стране или в России и в странах, оккупированных Россией, из-за идей мисс Хеллман. Невозможно описать то зло, которое причинили коммунисты в 1930-х. Начать с того, что они втянули страну во Вторую мировую войну. Что было бы лучшей политикой? Пусть бы Гитлер прошагал по России, как оно и получилось сначала. Пусть две диктатуры сражались бы друг с другом, а потом Запад — Англия, Франция и Соединенные Штаты — прикончили бы победителя. Тогда, возможно, сегодняшний мир был бы безопасным. — Рэнд.

Сага о покушениях на Уэйна долгое время оставалась достоянием голливудского фольклора. Покинув органичную для нее жанровую территорию, она утратила органичность и, обнародованная в биографиях Герцога, выгядит нелепо. Другую легенду Альянс распространял изначально и тем интенсивнее, чем больше красных попадало в черные списки. Она гласила, что существуют «красные списки» антикоммунистов, карьеры которых губят всевластные коммунисты. Это по их вине у Адольфа Менжу случился трехлетний простой, мало снимался Уорд Бонд и получал мало заказов на сценарии Рискинда. Левые в этом отношении тоже не без греха: им тоже бывает нелегко удержаться от искушения и не объяснить творческий простой кого-нибудь из своих потайными репрессиями за политическую позицию. Выдавали паузы в съемках за козни антикоммунистов, случившиеся по объективным обстоятельствам, и те, кто задним числом хотел заработать репутацию «борца с режимом». Само собой, что такие подтасовки стали возможны, только когда стали не просто безопасны, но и выгодны — после смены политической конъюнктуры и общественного осуждения маккартизма.

Существование своих черных списков Альянс отрицал. И громче всех — Уэйн: Альянсу пошло бы только на пользу, если бы он был в состоянии промолчать на столь деликатную тему. Непосредственный, как все гениальные актеры, Уэйн обладал даром в пределах одной фразы опровергнуть самого себя.

Передавал ли Альянс имена коммунистов в КРАД?

Никогда в жизни ничего подобного я не делал. ‹…› Никогда не было никаких черных списков. Это все дерьмо лошадиное. Позже, когда Конгресс принял законы, позволившие противостоять этим людям, нас спросили о коммунистах в киноиндустрии. Ну, мы и сообщили им, что знали. Вот и все. ‹…› Пусть никто не говорит, что допустимо терпеть коммунистов в американском обществе и особенно в нашей индустрии. Мы не хотим иметь ничего общего с предателями.

Капра — антикоммунист, патриот. Клеветать на Уэйна ему нет смысла:

Ко мне подошел Уорд Бонд и спросил, согласовал ли я с Уэйном пригодность актрисы Энн Ревир, которую подумывал снять [в «Этой прекрасной жизни»]. Я не понял, каким боком это касается Уэйна, и позвонил ему, чтобы напомнить, как он богател в тылу во время войны, и послать ко всем чертям. Мне насрать, кто коммунист, а кто нет. Говорят, Уэйн взбеленился: «Я бы взял этого маленького сукина сына — итальяшку (dago), порвал на миллион клочков, выкинул в океан и любовался, как они плывут домой, в Италию».