Книга Красный нуар Голливуда. Часть I. Голливудский обком - Михаил Трофименков

Выпускник Йеля, член студенческого братства «Череп и кости», образцовый (хоть в музее выставляй) экземпляр «потерянного поколения», друг Фицджеральда и Коула Портера, один из «рыцарей» Дороти Паркер, Стюарт, казалось, раз и навсегда постиг смысл жизни. Смысл заключался в поездках в Испанию на корриду и луковом супе в «чреве Парижа» после ночного загула, вечеринках на Лазурном Берегу и джазе.

Как-то раз в Лондоне его посетила мысль ввести в новую пьесу – для пущей оригинальности – персонажа-коммуниста. Поскольку о коммунизме Стюарт не знал почти ничего, а ему предстояло пересечь Атлантику, он решил убить двух зайцев сразу – и пополнить образование, и избежать пароходной скуки. Он купил труд британского мыслителя Джона Стрейчи «Грядущая борьба за власть» и заперся с ним в каюте.

Вдруг меня охватило чувство, что я не на той стороне. Если шла классовая война, как они утверждали, я каким-то образом оказался в рядах вражеской армии. Я ощутил огромный смысл взаимопомощи и ликование. Я почувствовал, что получил ответ, который так долго искал. У меня теперь было дело, которому я мог посвятить все свои таланты до конца жизни. Я снова был вместе с дедушкой Огденом, который помогал освобождать рабов. Я чувствовал себя чистым, и счастливым, и возбужденным. Я заработал все деньги и общественное положение, которые могла предложить Америка, – и этого было недостаточно. Следующей ступенью был социализм.

Политическое озарение перевернуло даже личную жизнь Стюарта. Он расстался с идеальной спутницей жизни Беатрис Эймс, столь же веселой и беззаботной, как он, и женился на Элле Уинтер, вдове Стеффенса. Эймс же – оригинальная политическая месть – завела роман с белоэмигрантом Ильей Толстым. Внук Льва Толстого и основатель первого в мире дельфинария практиковал едва ли не самое загадочное ремесло в мире – он был военным-ориенталистом: в 1942-м ФДР отправит полковника Толстого со специальной миссией в Тибет.

* * *

Вирджинию «Джигги» Рей (в девичестве) Шульберг (по второму мужу) Фиртель (по третьему) КРАД тщетно пыталась прижать к стене. Охотно закладывая всех, кого помнила, она, отвечая на простейшие вопросы, выводила членов КРАД из себя так, как не удавалось твердокаменным партийцам.

Когда она вступила в партию? В 1936-м. Кажется, в 1936-м. А вышла? Ну, после 1940-го. Ой, подождите, я сейчас вспомню, когда развелась с Шульбергом: в 1942-м фактически, а официально – в 1944-м. Ну, когда-то тогда и вышла из партии. В 1945-м точно уже не состояла. Вообще-то и состояла нерегулярно. Как это? Ну, они с мужем часто бывали в отъезде, и в это время в партии не состояли. Да, чуть не забыла: в партии она разочаровалась уже в 1939-м. Кажется, в 1939-м. Но в 1940-м – точно.

Уилер: Но вы же оставались в партии?

Фиртель: Да, но это ничего не значило. Да, это понять тяжело, я понимаю, это кажется странным, но о членстве никто не думал. Это было достаточно произвольно – это не имело никакого значения.

Почему вступила в партию? Хотела пополнить свое образование.

Почему рассталась с партией? Из-за несогласия с партийной догмой.

Уилер: В чем конкретно заключались ваши разногласия с доктриной компартии?

Фиртель: Да во многом.

Уилер: А можно конкретнее?

Фиртель: О боже. Это было так давно. Ну, в основном, в пустяках. Главным образом, до того как они изменили свое направление и так далее. Соглашались мы с чем-то или нет, но это всегда происходило постфактум. Но [само по себе] это было немыслимо в подобной организации. Я думаю, что именно для того, чтобы так или иначе что-то в ней исправить, я стала читать, и впервые прочитала антикоммунистические книги, что было необычно [для члена партии], и [разногласия] стали почти открытыми.

Уилер: Вы назвали одну причину, по которой заинтересовались компартией: подъем нацизма и фашизма в Европе. Как вы реагировали на пакт Сталина с Гитлером?

Фиртель: Ну, я подумала, что это удачный маневр, чтобы выиграть время. ‹…› Но мы были в отъезде. Это было необъяснимо. Вы же знаете, что мы жили на Восточном побережье и не контактировали с членами партии, а Daily Worker об этом ничего не писала несколько дней. ‹…› Я бывала во всем неправа, так что могу быть неправа и в мелочах.

Разойдясь с партией «во многом», Джигги еще «несколько раз» заходила на собрания: послушать что-то интересное и повидать всех друзей сразу.

Ее слова о друзьях замечательно контрастируют с показаниями «дружественных свидетелей» мужского пола. Многие уверяли, что стали (в душе) антикоммунистами из-за пресловутого пакта. Когда же от них требовали объяснить, каким образом они оставались в партии еще лет семь-восемь, они отвечали, что пали жертвами морального террора. Террор заключался в том, что в партии состояли все их друзья, и, формально порвав с партией, они оказались бы в светском вакууме.

Уилер пошел с козырей.

Уилер: Жили ли вы в 1943 году [по такому-то] адресу?

Фиртель: В каком году?

Уилер: В 1943-м.

Фиртель: Да, жила.

Уилер: У нас тут есть сведения, что 21 августа 1943-го по этому адресу состоялась благотворительная акция в пользу People’s World.

Фиртель: Да, я предоставила для такого случая свой дом. А что мне с ним было делать, как не отдавать под вечеринки?

Уилер: Предоставляли ли вы дом для других [подобных] оказий?

Фиртель: Возможно. Не помню; но в связи с этим я помню, что было много народу, и после них я несколько дней прибиралась.

Дойль: Что вы имеете в виду, когда говорите «много народу»? Сколько именно?

Фиртель: Сотни, сотни…

Дойль: Двести, пятьсот, семьсот?

Фиртель: Не знаю: просто сотни. Я никогда ни в одном доме или саду не видела столько людей: сотни – это точно.

Дойль: Насколько я понимаю, вы типа порвали с партией в 1940-м, но в 1943-м были столь любезны по отношению к знакомой вам группе, что позволили сотням людей воспользоваться вашим садом?

Фиртель: Да, всего-то.

Дойль: Группе коммунистов.

Фиртель: Конечно. Это кажется странным, но вовсе не поэтому – это было в пользу газеты, в конце концов… Ей всегда не хватало денег, чтоб раскрутиться, так что мы устроили вечеринку, чтобы собрать для нее немного денег. Кажется, это было в 1943 году – я заходила в ячейку время от времени, хотя нет, это было нерегулярно.

Специфику показаний Джигги можно списать на алкоголизм: в 1960-м 44-летняя актриса сгорит заживо, уснув с сигаретой. Но сути показаний это не меняет. Какая, к черту, железная партийная дисциплина? Какая конспирация? Какой моральный террор? Отступники не то что не подвергались остракизму: однопартийцы не замечали самого факта отступничества.

Партийный праздник в своем саду Рей припоминала с таким же трудом, с каким светские львицы припоминают давние вечеринки: все они сливаются в одну. Профессиональная, светская и политическая жизнь Голливуда смешивались до степени неразличимости. Состоять не только во фронтах, но и в партии, было просто хорошим тоном. В 1937-м шефа голливудского «красного взвода» едва не хватил удар, когда ему доложили: среди новобранцев компартии – миссис Элис Итон, вдова мэра Лос-Анджелеса. Хотя эта дама была активной «дочерью американской революции», прожженный коп не спустил информатора с лестницы, как сделал бы годом раньше. Реальность опережала воображение: возможно было все.