Книга Последний Иерофант. Роман начала века о его конце - Владимир Шевельков

— Безусловно, — решительно кивнул Шведов. — Имею честь представить: господин Думанский, известный адвокат. Я давно счел нужным посвятить его в наши дела, и, знаете, нисколько не прогадал, ведь получение в наши руки части масонского архива, о коей идет речь, — его единоличная заслуга.

Семенов внимательно посмотрел на Викентия Алексеевича и, как показалось последнему, с некоторым удивлением переспросил:

— Вы Думанский? — Семенов встал, причем на лице его изобразилась мучительная гримаса недоверия. — Честно говоря, то, что мне про вас рассказал Алексей Карлович, не укладывается ни в какие разумные рамки… Такое может только в сказках происходить! Не знай я давно господина Шведова, ни за что бы в это не поверил, но если вы действительно тот самый адвокат Думанский, то, признаюсь, я наслышан о выигранных вами процессах, вот только не было времени лично засвидетельствовать свое почтение.

— Зато теперь мы знакомы лично, — заметил адвокат, добавив: — Я очень рад, что наконец-то могу вас видеть, Константин Викторович! Я ведь в конце декабря отправлял вам письмо, в котором уже была тревожная информация о масонских происках. После не смог наладить с вами связь из-за непредвиденных обстоятельств, в которые попал, а письмо, вероятно, затерялось в дороге.

— Отнюдь нет, — ротмистр улыбнулся. — Мы, знаете, любим поругать почтовое ведомство за недобросовестность и нерасторопность, а выходит, что зря. Я получил ваш сигнал в срок и принял к сведению. Тайная полиция Его Императорского Величества всегда начеку!

— Значит, я ошибался, полагая, что вы ничего не знаете?! — с радостью воскликнул Викентий Алексеевич. — Вы тоже наверняка вышли на след князя Мансурова?

— Само собой разумеется. Я сразу отдал соответствующие указания, и была установлена слежка по сообщенному вами адресу. С самим Мансуровым лично не знаком, но с того момента, когда выяснилось, что речь идет о его новом особняке, мы с этой подозрительной персоны не спускаем глаз, хотя мало что выяснили…

Тут оживился Шведов:

— Как же, Константин Викторович! Ведь там, ну совсем рядом — на Семеновском мосту! — несколько дней назад был жестокий налет на карету. С масштабными последствиями и гибелью обер-прокурора…

— Ничего странного, господин Шведов. По одной версии, террористический акт анархистов, а по другой, между прочим, — дело по вашей части, банальная уголовщина, организованный разбой. Мансуров — этот то ли князь, то ли граф — конечно, фигура подозрительная, но право же: ночной налет случайно произошел рядом с его домом и к масонской или какой-либо другой антигосударственной деятельности не имеет никакого отношения. Тем более что здесь как-никак убит сам обер-прокурор столицы, Государь в негодовании требует срочно поймать преступников…

Думанский удивленно покосился на Шведова. Ротмистр захлопнул книгу, которой был так увлечен до прихода гостей, и, раздраженно бросив ее на стол, скрестив на груди руки, заходил по своему роскошному кабинету.

— Мы продолжаем следить за Мансуровым, скажу вам больше: он у нас почти на крючке, но это дело тонкое, боимся спугнуть… Была б моя воля! Я, господа, патриот, как вам известно, в прошлом боевой офицер, мне до сих пор трудно привыкнуть к миндальничанью со всякой сволочью, посмевшей замахнуться на вековые устои православия и самодержавия. По мне, так к какому знатному роду ни принадлежи этот Мансуров-Лестман, хоть сейчас и его, и братьев его масонов… — Семенов сделал выразительный жест, демонстрирующий, как веревка палача обвивается вокруг шеи и затягивается петлей. — Но я даже в данной ситуации по закону обязан соблюсти все юридические формальности, найти непосредственный предлог, чтобы провести обыск. К тому же для обыска частного жилища необходим ордер, а для ордера веские основания, серьезные обвинения, доказательства, в конце концов…

— Господи, так мы же за этим и приехали! Это и пытаемся вам объяснить, господин Семенов, — вот они, доказательства, сведения ЧРЕЗВЫЧАЙНОЙ ВАЖНОСТИ! По этим столичным спискам можно арестовать всех оборотней во всех наших ведомствах. Все подтверждено статистикой! — Шведов достал из мешка «взрывоопасные» бумаги и выложил их на зеленое сукно стола. — Извольте ознакомиться — вы тут же поймете, что нужно немедленно ставить в известность Государя и принимать самые решительные, экстренные меры. Часть документов утрачена, многие к величайшему сожалению, прочесть невозможно, так как чернила смыты водой. Обстоятельства, при которых были добыты эти бумаги, весьма драматичны.

В разговор решительно вмешался Думанский:

— Осмелюсь предложить следующее. Необходимо внимательно просмотреть списки инкарнированных на предмет выявления чинов вашего ведомства. Нужно немедленно их арестовать и с пристрастием допросить, попытаться выяснить подробности их жизни. Если потребуется, не остановиться и перед усиленным физическим воздействием. Наличие инкарнированных в высших слоях общества послужит для Государя наилучшим доказательством нашего тезиса. Не говоря уже о том, что посторонние личности в телах наших служащих вряд ли профессионально соответствуют должностям, на которые дерзнули претендовать.

— Что ж, посмотрим, чем вы хотели удивить Государя и что там у вас за статистика! — ротмистр Семенов, как человек, принимающий в азарте рискованное решение, хлопнул обеими ладонями по столу. — Только поймите меня правильно, господа: если эти документы окажутся фальшивкой, я не завидую нам всем. Мы даже не представляем масштабов скандала, который тогда разразится!

«Меня уже ничем не испугаешь», — обреченно подумал перелицованный, свыкшийся с двусмысленностью своего положения Викентий Думанский. Пока жандармский куратор в напряженном молчании просматривал содержимое масонских папок, адвокат невольно принялся изучать интерьер его кабинета. Будучи, как всякий толковый юрист, неплохим психологом, Думанский по обстановке, окружающей человека, мог почти безошибочно угадать не только отдельные черты личности, но и мысленно нарисовать целостный портрет души. Представление об агрессивном, воинственном характере хозяина дала еще до непосредственной встречи с ним его «оружейная палата», но только личный кабинет позволил узнать о Константине Викторовиче Семенове самое сокровенное, настораживающее опытный глаз. На отделанном черным мрамором, казалось, готовом поглотить своим огромным огнедышащим зевом любого зазевавшегося простачка-посетителя камине возвышался классический бюст Бонапарта — в треуголке, с выдающимся лбом мудреца и вызывающе волевым взглядом отверженного гения-мизантропа. «Типичный кумир для тех, кто готов идти к своей цели по трупам. Ну что ж, карьерист несимпатичен по сути, но еще не самый худший из человеческих типов». По сторонам камина висели два парадных, в полный рост, портрета. Справа, в дежурном золоченом багете, — одна из бесчисленных копий строго академического портрета царствующего Государя Императора, зато довольно хорошего письма (у верноподданного Думанского только отсутствие ее здесь могло бы вызвать неприятное удивление). С другой стороны — в какой-то «расплывчатой», с искусственной зеленоватой патиной и едва намеченными лепными лилиями или ирисами декадентской раме, написанный смелым, крупным мазком, тонко прорисованный, хотя несколько холодный портрет самого хозяина кабинета. Ротмистр был изображен художником в парадном голубоватом, с серебряными эполетами и аксельбантом, галуном по воротнику и обшлагам рукавов, двумя рядами серебряных же пуговиц, с небольшим белым крестиком на георгиевской ленточке и золотисто «лучащимся» пажеским мальтийским крестом на груди, в щегольских кавалерийских ботфортах выше колена. В целом портрет был замечательный, и Викентий Алексеевич даже залюбовался им, но странный антураж и отдельные атрибуты выглядели не то что неуместно — откровенно подозрительно. Сверху на китель волей живописца был накинут белый плащ с пятиконечными звездами, смотревшими двумя лучами вверх, и не менее странными полумесяцами, рожками тоже вверх. В руках гордый офицер держал огромный рыцарский меч, некое подобие четырехконечного латинского креста, образуемого двуручной рукоятью, широкой перекладиной и длинным обнаженным клинком. «Такими мечами рыцари Святого Престола, не рассуждая, крестили когда-то греческих и славянских схизматиков», — вспомнил Викентий Алексеевич. Вглядываясь в живописный фон и не веря своим глазам, он находил там возвышающиеся пирамиды, семитические зиккураты,[128]Вавилонскую башню, словно списанную с полотен Брейгеля. В верхних углах картины расположились блиноподобные антропоморфные Луна и Солнце, совсем такие, как в известной фильме француза-фантаста Мельеса.[129]Под картиной стояла подпись входившего в моду талантливого портретиста: «Валерий Сернов».