Книга Расставание с Нарциссом. Опыты поминальной риторики - Александр Гольдштейн

Здесь не вина, а судьба, не умысел, а несчастье. На протяжении многих лет отрезанная от Запада и собственной культурной традиции, в том числе авангардной, с которой уже не было общих тем для дискуссий, эта литература знала единственного собеседника — советское государство, у подножия которого копошился народный характер. Речь государства заявляла себя как обязательная и непрерывная на все времена, народный характер что-то такое вякал в ответ, посмеиваясь и одобряя, но главным образом пропуская мимо ушей, а литература взяла государственное и народное слово, использовав его как подножный корм для своих отстраненных и ернических композиций, хотя то было очень специальное ерничество — далеко идущее, драматическое и обреченное. Поэтому произошло именно то, что должно было в конечном счете случиться — породнение авангардной русской литературы с освежеванными и осмеянными ею структурами, ее нарциссическое в них растворение. Все совпало: жесты, позы, смех и отчаяние, а выкрики повторяла влюбленная нимфа Эхо. Потом государство упало, национальный миф пошатнулся, но методы словесного обращения с новыми сущностями эволюционировали лишь самую малость. И сегодня в русском слове — тяжесть и замкнутость автаркически огражденного «базара», увиденного настороженным взглядом еврея, который избегает касаний, но в данном-то случае глаза наши не затуманены боязнью или предубеждением, и это уже не метафора, не аберрация и не ощущение западни, о котором, посетив Старый город, рассказывал один знаменитый приезжий русский писатель.

Авангардное русское слово последних десятилетий, — может быть, самая тяжелая в мире литература, самая насыщенная, неподъемная, душная. Не имея возможности соприкоснуться с Другим (прежде всего с другим смыслом), она для прокорма и разговора проглотила свое государство, культуру, национальную мифологию и теперь не может встать на ноги. Это все еще архаический рынок с его теснотой, почти исключительным вниманием к местному производящему чреву и отрывом от великих караванных путей. И к тому же вокруг очень много непроработанной материи, вязкой среды. Но вечно этого не будет.

На заре нового светового года (старый год позади) рискну предположить, что главной задачей русской литературы станет борьба с автаркической тяжестью, с липкими внутренними касаниями сугубо локальной толпы и неумением высунуться наружу. Не исключено, что ей придется освоить особого рода «изящество», или «простоту», или «экзотизм» международного свойства, но, как бы то ни было, она не сможет оставаться в границах привычного мира, отыгранного до последнего слова и отрезанного от источников света. В предисловии к антологии ближневосточной литературы I тысячелетия н. э. С. Аверинцев пишет, что ведущей темой этой словесности было одухотворение материи, ее преображение, претворение в чистый свет. Этому гностическому прошлому-будущему, кажется, тоже еще предстоит великое возвращение. Ведь если Нарциссу не нужен свет и он довольствуется своим отражением, которое помнит в мельчайших деталях, так что темнота не помеха замкнутому циклу его памяти, то Орфей не согласен петь в темноте, ибо коммуникация не умеет быть темной.