Книга Ваша жизнь больше не прекрасна - Николай Крыщук

Я слушал Пиндоровского и не мог не сознаться себе, что в речах этого смрадного господина больше правды о людях, чем в теориях Антипова и ГМ. У тех мысль отталкивалась от презрения или жалости, а этот по-своему любил людей или, во всяком случае, внутренне чувствовал их. Тех, о ком говорил Пиндоровский, не нужно да и невозможно было лечить и, тем более, глупо усовершенствовать. Во всем этом была своя гармония, а гармонию поправить нельзя, ее можно только уничтожить.

И про меня он сказал правду. Глупый, глупый, а и дурак в одну сторону бывает умен. Я действительно, как заметил еще ГМ, ощущал себя до определенной степени героем сюжета. Возможно, меня и уничтожат, но уж точно без барабанов. Махнут тряпкой, уберут со стола, как крошку.

Мне показалось, что Пиндоровский говорил сейчас со мной откровенно и что он действительно на время оказался не у дел или пребывает в растерянности. Ему просто хотелось поговорить, возможно даже выговориться, как всякому после внезапной отставки. И действительно, едва я встал, хозяин, сделав невозможное усилие, приподнялся на локте и схватил меня за пуговицу:

— Постойте же, хочу поделиться одним наблюдением. Ночь провел, представьте, за игрой. Я и компьютер включаю, только в червы поиграть. А играют, чтобы выиграть. Согласны? Я, во всяком случае. И вот раз за разом ничего не выходит. Балбес, например. Он так, только по роли Балбес. А заставляет меня взять на тройку треф червового туза и остается с мелкими пиками. Для чего я, спрашивается, пиковую даму придерживал? И какая неискренность! Я кручу динамо, беру, то есть, все взятки, а Бывалый воровски скрывает до последнего какого-нибудь паршивого валета треф, опять же, чтобы слопать мою, вышедшую уже на тропу счастья, десятку. Подлость, обман, неискренность, переглядывания и ужимки! Не надо клеветать на китайцев. Игру в карты придумали евреи. В расчете на наше простодушие. Честный бой нам только снится, Константин Иванович. Вот я, собственно, к чему. А секрет прост. Он специально сдает тебе в начале игры роскошные карты. Например, целую масть без туза плюс мелочовку. И раз, и два сдает. Ты бдительность и потерял.

— Кто это он? — изумился я.

— А вот это вопрос вопросов. И ответа на него нет. Но только ясно, что прав всегда сдающий, и как бы игрок ни был талантлив там, умен, хитер и прочее, все решает расклад карт. Я вот почему об этом завел, уж если честно.

Самый-то интересный вариант: плетется, плетется какой-нибудь всю игру в нескольких очках от тебя. Ты его сначала презираешь, потом начинаешь жалеть. Но, зная уже повадки сдающего, разум вдруг прозревает: именно этот шибзик, завороженно глядящий на твои пятки, назначен сегодня героем. Игра вся ради него затеяна. Судьба решила дать ему фарт, оценив его упорство и простодушие. Сейчас в последний момент рискнет и выйдет его верх. Вот и подумайте теперь, что вы сейчас делаете. Вас ждет победа при любом раскладе. Ваш талант пригодился (редкое счастье). Все смертные нуждаются в успокоении и грубой лести. И в этот самый момент человек, выворачиваясь из-под объятий удачи, кладет карты и сбегает с пьедестала.

— Я свободен?

— И вы, и я — мы все свободны. Вы свободны особенно. Потому что я чувствую, что надоел, и вы моей дружбы не взыскуете. Ну так и свободны! На триумфе вашем, к сожалению, быть не смогу. Хвораю. Моя матушка в детстве всегда спрашивала: «Хвораешь, сынок?» Я теперь в ее честь тоже это словечко применяю. Адью, адью, не смею больше, желаю, был рад и присовокупите привет домашним.

Пиндоровский попытался было снова привстать, понимая, что эта мизансцена даже и в карикатурном варианте требует вертикальной стойки, но с досадливым вздохом человека, который забыл, что давно уже поставил себя выше так называемых приличий, погрузился в диван.

Тетрадь одиннадцатая

Время

Нина

Я выскочил от Пиндоровского и в тот же миг увидел себя со стороны. Выглядело это так, будто я спасаюсь от погони. Смешной тип, подумал бы любой, зная, что за дверью не разъяренные бандиты, а средних лет одышливый тюфяк, вытаскивающий, должно быть, из уха очередную козявку.

Тем не менее пот лил с меня, что называется, ручьями, капли шевелились за воротником и сползали на грудь, как будто меня насильно держали в сауне одетым. Сердце билось, пульс разносился по всему телу. Моя миссия закончилась так, как и должна была закончиться, — ничем.

Возможно, миссия, которую я взял на себя в последний момент, была и вообще невыполнима. Есть фильм с таким названием. В главной роли Том Круз, если не ошибаюсь. Для поисков «крота» инсценируют похищение списка оперативников. Круз не знает, что участвует в инсценировке, его сотрудники погибают один за другим. Теперь он сам на подозрении. Надо найти настоящего «крота» и вскрыть сайт собственного учреждения, ЦРУ то есть, чтобы добыть настоящие секретные списки и выманить на них предателя. «Кротом» оказывается его же начальник, затеявший эту подлую интригу. Легко предположить, что в конце погибает начальник, а герой остается жив. Не помню. Но иначе не могло быть. Американцы слишком ценят крепкий сон и хороший ужин.

Теперь уже и у нас такой конец идет за хеппи-энд. Все заложники — обманщики, и наоборот. Спасшиеся волки поют от счастья, что живут в свободной стране.

Я слегка задыхался, как будто мою шею обнимали ласковые, но неосторожные пальцы Пиндоровского. Главная интрига по-прежнему вихляла и терялась в неопределенности. Решение бежать затупилось, то есть не требовало размышлений о способе и последствиях. Проняли меня по-настоящему опять же только слова Пиндоровского о триумфе. А что если Корольков не выстебывался в этот раз, и на сегодня действительно назначен мой, как говорили в конторе, сольник? Не может быть. Такие невероятности случаются только во сне.

От этого сообщения, как я теперь понимал, обтираясь насквозь мокрым платком, меня и прошиб пот. Физиология все-таки впереди, что бы там ни говорил Антипов.

Долго гадать мне не пришлось. На банкетке у двери Пиндоровского сидела женщина и без сомнения ждала меня. Я еще попытался малодушно обмануть судьбу, встав к ней спиной (не к судьбе, разумеется, а к женщине), но уже понимал, что бестактность — смехотворное оружие против неотвратимого.

В мгновенье, прежде чем повернуться, я попытался считать в памяти свое впечатление. Женщина была блестящей и продолговатой, как стекло роскошной матовой бутылки.

Вся в брелоках — как бутылка в золотых печатках. С такими мне даже в голову не приходило знакомиться. Представил: голос горловой и тоже роскошный. Запах плывет волнами, пуская впереди себя ветер. Легкий звон украшений. Поправила, наверное, волосы. Ты уже раздавлен ее красотой и иллюзией доступности.

При встрече с подобными женщинами я начинал мысленно пересчитывать в кармане несвежие купюры. Сейчас окликнет — и конец свободе.

Она окликнула:

— Маэстро, а, маэстро!

Не понравилось мне это, что и говорить. Но голос был не вульгарный. Скорее, теплый, шутливый, как на дачной лужайке. Я повернулся. На меня ласково смотрели желтые, знакомые глаза.