Книга Зимняя война - Елена Крюкова

Никто не думал, что Война так обернется. Что людям в Армагеддоне будет уготована не битва, а блокада. Уж лучше бой, чем стонать в стальных, медленно сжимающихся объятьях. Вы, правители. Вы жрали сельдей и осетров на куртагах-фуршетах. Вы не мыслили, что будете жаться, промерзая, на мазутном Вокзале, мечтая удрать из Армагеддона куда угодно — на Волгу, на Ладогу, на Ветлугу, на Енисей. За Байкалом шла уже настоящая Война; и где были границы страны, ревущей в черных сетях безумной беломорской белугой?! От какого ужаса все прятали куриную голову под крыло?! Мне было сыто. Счастливо. Тепло. Слепо. И — другим незрячим. А теперь все прозрели. И ужаснулись.

И пронзительней ВИДЕЛ сей мир безумец Рифмадиссо; и его знал, любил и ненавидел уже весь голодный, наполовину спятивший обреченный Армагеддон, потому что Рифмадиссо приходил к Кремлевской стене, садился на снег, вывернув сухие лытки, поворачивал голые красные ладони к голодной безлюдной Красной площади, — по грязному снегу изредка, туда-сюда, проползали то железные городские повозки, то оглушительно грохочущие танки из кремлевских воинских частей, то, все в черном, сгорбясь, шли обожженные голодом и Войною люди, волоча за спиной санки с детским гробиком, с ведром ледяной воды, с пустым, из-под последней картошки, мешком, — и возглашал, и глас его несся над безлюдьем, пугая серых ворон, заставляя взмывать с зубцов Кремлевской кровавой стены стаи голодных голубей:

— Сей Град обнимаю объятьем!.. Сижу, голый, над горем!.. Вижу, вижу все Замогилье, Заблудье, Забудье, Беспределье, Бессилье!.. Нас будут убивать, медленно наводя на нас не дула, а лица!.. И будут литься с лиц вниз, на белую землю, соленые красные дожди!.. И в лицах будут зиять улыбки, и в улыбках — красные и черные пустые зубы!.. И рты будут в трубы трубить, и Суд начнется, и мы все ниц падем!.. И затрясемся, как побитые щенки… И заплачем! И взмолимся: Господи, голодно без хлеба-крови Твоея!.. И захотим заплакать, люди, — а взамен слез у нас по щекам, по морщинам потечет ржавая сукровь, красное пойло, черное сусло… Прощай, земля наша! Ты носила вериги в пол-руки, а теперь кольцо сожмется, и в рукопашном бою тебе в живот штык воткнут. И твои галчата больше не разинут клювы на заморские прельстительные яства. И твои ветра на задуют в грудь нам, осажденным. Ты попила, наша земля, поела вволюшку. Все отняли. Твой ларь пустой. На твое иссыхающее зимнее тело глядит с небес Царь Небесный, последний. Да, Царь, и Ты слабак!.. И Ты б не спас… Ты ведь не Спас… А Спас — где?.. Снег в моей бороде… Меня убьют, знаю!.. Посадят в тюрьму… Еще не сдохли тюремщики последние… Меня расстреляют на стогнах Града моего — еще не окочурились солдаты последние… И я стану свечою Ада в молельном кулаке моей Зимы… Кольцо сжимается все туже, люди!.. И вам страшно!.. И вы голодны! Вы вопите! Брюхо ваше поджато! А поодаль — гроб ваш, а в гробу — лишь снег, небесный старик!.. И вы озираетесь: ни яда! Ни петли! Ни ножа! Одна последняя Война. И ты, человече, дрожа от голода и страха, вместо того, чтоб смачно плюнуть в харю солдату, что выстрелит в тебя, вместо тяжелого сиянья презирающих, веселых глаз своих — что сделаешь?!.. протянешь солдату руку — ЗА ПОДАЯНЬЕМ, ЧТО ХУЖЕ СМЕРТИ: И НА ВЕКА БУДЕШЬ ЗАКЛЕЙМЕН ПОЗОРНОЙ МИЛОСТЫНЕЙ СВОЕЙ!..

Площадной пророк орал это все в самозабвеньи, и он не видел, не заметил, как подкрались к нему четверо людей в черном, в гладко-кожаном. Люди были без лиц — вместо лиц на них были черные очки, а подбородки их были затянуты черными женскими чулками. Черные подобрались к Рифмадиссо, как волки подбираются к добыче, и накинули сзади на него пустой картофельный мешок. Он стал вырываться, кричать и верещать, бить снег ногами.

А, ты знаешь Тайну Мира?!.. знаток нашелся!.. Ты не хочешь погибать вслепую?!.. Хочешь видеть, как вылетит в тебя из черного дула верная гибель твоя?!..

Я зрячий! Я не слепой!.. Я хочу видеть все и всегда — до конца!.. Скиньте с башки моей грязную тряпку!..

Редкие, клонящиеся криво, к земле, от голода, закутанные в черные пальто и шарфы прохожие подбредали к борющимся, жалостливо глядели, как вяжут их любимого пророка, как срывают у него с головы грязную мешковину.

— Я был мертв и ожил!.. Труд напрасен ваш!.. Вы выстрелите — а я в ином, в живом воскресну!.. Так всегда было. Кольцо сожмется, а отрубленный палец сгорит, рассыплется в серый, пепельный снег и полетит по ветру, заметая вашу поганую быль, слетая на лица, что видят сон о любви, о золотой весне!.. Стреляйте!.. Ваша пуля — картонная!.. Ваш револьвер — спичечная коробка!.. И сами вы…

Он выгнулся в руках палачей. Прохожие люди, прижав руки ко рту, плакали без слез. Мальчишка, в продранных на коленях шароварах, сунулся было к пророку, да один из черных ударил его рукоятью револьвера по голой, без ушанки, головенке, и мальчик бессловесно свалился в снег, затих.

— …куриный помет!..

Черные встряхнули его, как старый половик, приподняли за шиворот, приставили спиной к краснокирпичной стене Кремля. Тот, что выше всех ростом вышел, поднял руку, наставил черный револьвер, и рука его поднялась, и вздернула черные очки на лоб, и стащила черный бабий чулок с подбородка, и юродивый, изумясь до белизны щек, узнал человека.

— Авессалом!.. И ты… убьешь меня?!..

— Да, я убью тебя, — вычеканил Авессалом и, целясь в пророка, отер другой рукой пот со взмокшего лица. — Я убью тебя, ибо наша земля устала от кровавого пути к Тайне Мира. Никакой Тайны нет. Есть люди, вроде тебя, идиоты, больные, смутьяны, смущающие живых людей и нарушающие непреложный ход вещей. Ты распял своим пророчеством всех нас! Ты накликал Зимнюю Войну! Ты навел на нас блокаду! Ты заклял синий Глаз паршивого восточного Будды, вынул его из короны русских Царей, швырнул в бешеный танец метели, чтоб мы все ловили его, синюю рыбу, уповали на него, как на чудо! А чуда нет! Есть обман! Один обман! И мы убьем… я сам убью последнего пророка! Ты, пророчишко, молился ли ты на ночь?!.. хочешь, стой у стены, хочешь, преклони колени… и выкрикни еще что-нибудь!.. ну!.. что-нибудь такое: вы убьете меня и все тут же погибнете!.. Воздастся вам!.. Ну, напугай нас напоследок!.. Ну!..

Он брызгал слюной, наводил дуло, нацеливал его в лоб Рифмадиссо, и револьвер застывал в его кулаке мертвым черным вороном.

Пророк раскрыл беззубый, безумный рот, сморщился, улыбнулся и тихо сказал:

— Вы убьете меня и все скоро погибнете. Кольцо разорвется. Блокада кончится. К небу воздымется огонь Последнего Боя Войны.

Он вскинул руки, поднял их над головой, прижал к красному кирпичу. Авессалом оскалился и дернул курок. Пуля разнесла череп Рифмадиссо на мелкие красные осколки, красный свет брызнул в стороны, на камень кладки и на снег, на стрелявшего Авессалома и на сбившихся в кучку кожаных черных, и в тот же миг невыносимый гул вырос из неба, наплыл, обрушился и взорвался, и из земли навстречу черному небу выросли столбы огня, взмыли огненные руки, и огромный, как золотое море, флаг огня взвился над Армагеддоном, и черные упали на снег и закрыли затылки руками, и огонь плясал на снегу, и вырывался из окон, и расплавлял стека, и выжигал людские глаза, и обнимал склады и крыши, памятники и храмы.