Книга Увиденное и услышанное - Элизабет Брандейдж
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Знаешь, я учила ее вязать. Она вязала тебе свитер и так этим гордилась. Мы гуляли подолгу. Она была такая красивая и добрая. Вы практически не расставались. Она обожала тебя. Брала с собой повсюду.
– Я ее не помню.
– Она была прекрасным человеком.
Девушка сердито мотает головой.
– Тогда почему она мертва?
– Не знаю. У меня нет ответа. Иногда вот просто случается.
Но девушка понимает, что она сама в это не верит.
– Я не могу с этим смириться.
– Вижу. И не надо. Никому не надо.
– Мне нужно знать, – говорит она. – Нужно знать, что на самом деле произошло.
Возможно, это жестоко, но она не может не спрашивать.
– Что тебе сказал отец?
– Он никогда не говорит о матери.
– Как думаешь, почему?
Она пожимает плечами.
– Они не любили друг друга.
– Возможно. Но ее убило не это.
– Тогда что?
Джастин мотает головой.
– Если бы я знала. – Она не упоминает аварию и то, как она подозревала – просто интуитивно, – что с дороги ее заставил свернуть отец Фрэнни. Она не упоминает три операции на ногах, которые ей пришлось пройти. Она не спрашивает, как там Джордж и как обернулась его жизнь, просто потому, что ей все равно. И она думает, интересно, не кажется ли это Фрэнни странным и невежливым. Но Фрэнни тоже не говорит о нем. И, возможно, молчаливого избегания этой темы ей достаточно.
– Я живу в Сиракузах, – говорит Фрэнни в ответ на вопрос Джастин. – Строго говоря, я всю жизнь учусь. Сейчас вот на хирурга. – Она говорит о том, как это тяжело. Как все время она пытается что-то доказать.
– Доказать, что ты умна?
– Нет. Это-то я всегда знала. – Она смотрит широко раскрытыми глазами, словно ей трудно сказать вслух. – Доказать, что я не виновна.
– Потому что ты была там?
Она кивает.
И плачет.
– Он запрещал мне говорить об этом. А мне было так нужно. – Она просто рыдает, и Джастин чувствует, как возвращается ее ненависть к Джорджу. – Мне было так нужно.
Джастин обнимает ее.
– Ну-ну, все хорошо. Тебе не из-за чего чувствовать себя виноватой. – Она долго прижимает ее к себе.
Когда она наконец ее отпускает, то говорит:
– Мама обожала тебя, Фрэнни. Она бы так гордилась тобой, тем, что ты делаешь.
– Спасибо, – говорит она и явно хочет в это верить.
Они обе откидываются на подушки, усталые, с облегчением.
– Знаешь, – говорит Джастин, – может быть, прямо сейчас она смотрит на нас и рада, что мы вместе.
Они обе задирают головы и смотрят на потолок.
– Помашем?
Фрэнни впервые улыбается.
– Привет, Кэтрин! Я тут сижу с твоей прекрасной дочкой.
– Мам, как там дела на небесах?
Они так сидят, запрокинув головы, глядя на что-то – в пустоту. Вдруг по комнате словно проносится ветер. Люстра качается и звенит, на улице сухие листья прижимаются к стеклу, будто руки кого-то, кто хочет войти[120].
Тень смерти
Она звонит совершенно внезапно. Несколько минут они говорят о доме, о том, как она его приводит в порядок.
– Продажа через два дня. Я успеваю.
– Это хорошо, Фрэнни. На самом деле, огромное облегчение.
– Я нашла мамины письма.
– Да? – Он и не знал об их существовании.
– Они были не слишком милые. Она там всякое сказала про тебя.
– Ну, меня это не удивляет. Фрэнни, ты же знаешь, мама страдала депрессией.
– Да, ты мне так говорил.
Он вздыхает.
– Слушай, не надо, а?
– Папа, я хочу знать.
– Это не телефонный разговор.
– Она ненавидела жить там.
– Знаю, – признает он.
– Она называла это место Сибирью.
– Да, похоже на то. Изоляция – это тяжело. Нам обоим было тяжело.
– Она была несчастна. Несчастна с тобой, папа.
Он не отвечает – похоже, нечего сказать. Потом он говорит:
– Я делал все, чтобы она была счастлива, Фрэнни, правда.
– Угу.
– Ты что, не веришь мне? Я делал для этой женщины все.
– Ты никогда не говорил о ней. Почему?
– Не знаю. Боялся.
– Боялся?
– Думал, ты будешь еще больше скучать.
– Неправда.
– Ну, тогда у меня нет для тебя ответа.
– Слушай, – говорит она. – Я хочу, чтобы ты кое-что знал. Я больше не буду звонить.
– Что это значит?
– Я не могу простить тебя. Я не прощаю тебя.
– Фрэнни, давай не…
– Пока, пап.
Он держит трубку и слушает гудки. Есть и другие звуки – скрежет колес тележки с почтой, в основной комнате обитатели смеются над телепередачей, кто-то стучит в дверь.
– Заходите.
Это Родни, сотрудник, он принес почту.
– Эй, мистер Клэр, тут для вас кое-что есть. Думаю, важное.
– От кого?
– Написано, что от окружного прокурора Олбани.
– Дай сюда, – говорит он, выхватывает большой конверт и пробегает пальцами по краям. Он с трудом различает коричневый цвет. Родни дает ему ручку, и он подписывает квитанцию, не в силах унять дрожь в руке.
– Уверены, что мне не нужно прочесть вам вслух?
– Бога ради, Родни, я, блин, не инвалид!
– Ладно, мистер Клэр. Просто хотел помочь.
– Мне не нужна помощь. Спасибо.
Он ждет, когда сотрудник выйдет и выкатит свою скрипучую тележку, потом вскрывает конверт и достает письмо.
Буквы сливаются в сплошную темную массу. Он достает из ящика лупу и водит ею над письмом, улавливая лишь обрывки: «…уведомить вас… важные новые улики… новое расследование… убийство Кэтрин Клэр».
Внизу написано:
«С уважением,
Уиллис Б. Хоуэлл, окружной прокурор».
«Уиллис», – думает он с искренним сожалением – он тронут, что столько лет спустя она не забыла его.
На первое ноября по прогнозу мокрый снег, сильный ветер. Он вызывает по телефону такси и говорит оператору, что едет на прием к эндокринологу.
Час спустя за ним приезжают.
– Ваше такси, мистер Клэр.
Официальный диагноз – диабетическая ретинопатия, но для него это просто проблемы со зрением. Читать очень трудно, скоро он ослепнет, а все из-за сосудов, которые, словно медузы, застилают ему глаза. «Ну и что, – думает он, – есть же трость, верный помощник». Несмотря на погоду, он одет по-летнему под легким плащом. Старые мокасины. Опираясь на руку медсестры, он выходит в большой холл. Он тут пробыл почти год – так и свихнуться недолго. Поначалу его навещала дочь, но у нее сейчас своя жизнь. Не хватало ей еще и со стариком возиться.
Ему было больно, что она не поделилась новостью и что он узнал о свадьбе дочери из газеты. Ему кажется весьма
