Книга Вдруг выпал снег. Год любви - Юрий Николаевич Авдеенко

твои чистое нытье и глупость. Да, все верно… Человек имеет право на конкретную специальность. И это его личное счастье, если он ее имеет. Но разве твоя работа, твоя деятельность не приносила пользы обществу, людям? Разве она была бессмысленной?

— Мне обидно, — глухо признался он.

— Обида не лучший советчик для решений и выводов.

— Все равно. Я не могу представить себя завтра не у дел.

— Дел всякому на век хватит. — Софья Романовна зябко повела плечами, поправила шарф.

— Не греет меня перспектива, отмахав полвека, стать начальником военизированной охраны «Заготзерна». Иметь в своем распоряжении пять теток и двух дедов.

— А перспектива стать мужем молодой женщины, которая на двадцать четыре года моложе тебя, — это греет?

— Это разные вопросы.

— Но касаются они одного человека. Тебя.

Качнулась ветвь ели. Хохлатая синица, махнув крыльями, перечеркнула берег и полетела над водой низко, будто намереваясь нырнуть в озеро. Матвеев долго следил за ее полетом. Потом остановился, повернул голову к матери, сказал:

— Разве тебе уже известно о Жанне?.. Что ты имеешь против нее?

— Естественно, ничего, — ответила Софья Романовна, заглянув в глаза сыну.

— Тогда вопрос исчерпан, — сухо заключил он.

— Не совсем. — Софья Романовна продолжила путь. Он пошел следом за ней. — Какие у меня могут быть претензии к женщине, если я ее никогда не видела?

— Увидишь. Я полагаю, что имею право на личную жизнь.

— Безусловно. Но возраст… Тебе нужна женщина лет сорока, минимум тридцати пяти…

— Возраст — понятие относительное. Давай, мама, поговорим лучше о погоде…

5

Заметка из окружной газеты:

«Большое внимание в Н-ской части придается проведению досуга военнослужащих. На днях здесь в уютно оборудованном помещении открылась солдатская чайная «Василек».

В свободное от занятий время сюда охотно приходят солдаты и сержанты. Здесь их ожидает сверкающий самовар, приятная музыка, улыбки друзей и знакомых.

В солдатской чайной имеется широкий ассортимент кондитерских изделий, минеральных и фруктовых вод».

6

Окно выходило на озеро. Совсем небольшое, с обрывистым дальним берегом, как на руках поднявшим осиновую рощу.

В сентябре, когда осины стали лиловыми, окно смотрелось точно картина…

В ночь, когда хрипела метель, словно когтями царапала раму снежной крупой, натужно ухала в дымоходе, смотреть за окно было и жутко и приятно. Там был уже не гарнизон. Там были вселенная, вечность, тайна. Завернувшись в одеяло, Прокопыч садился на кровать, смотрел в окно отрешенно, неподвижно, словно боялся приковать к себе внимание той загадочной силы, которая буйствовала за окном.

— Хе… хе… хе…

— У-у-у…

«Откуда же люди взялись на Земле?» — думал Прокопыч. Он знал, что не разгадает этой тайны. И был глубоко убежден, что ее не разгадает никто и никогда. Убеждение в конце концов успокаивало его. Он ложился, зарывшись в подушку, натягивал на голову одеяло и спал добрым, здоровым сном. Будильнику приходилось трудиться долго-долго, чтобы утром поднять начальника гауптвахты с постели.

Легкая гимнастика: приседания, подскоки, затем бритье, одеколон «Шипр» приводили прапорщика в нормальное рабочее состояние. И тогда все в его сознании становилось на свои места, обретало четкость, смысл, законченность.

Биография Григория Прокопьевича Селезнева не была лирическим полотном, скорее ее можно сравнить с картиной, нарисованной художником-баталистом. Суровые тона, скупые краски, казалось, начисто исключали даже намек на все то, что люди называют нежностью, любовью. Дальние гарнизоны, особенно послевоенного периода, мало походили на места, где можно было легко найти подругу сердца. Старшинские обязанности (а Григорий Прокопьевич служил в начале пятидесятых годов старшиной стрелковой роты) были тяжелы, как штанга чемпиона, с той лишь разницей, что никто не присваивал сверхсрочникам почетных званий, не вручал золотых медалей на голубых лентах…

Тогда нужно было работать. А говоря попросту, вкалывать. И Прокопыч вкалывал с половины шестого утра до двенадцати ночи. Ежедневно. Какая уж там личная жизнь?

Маринку он встретил меньше года назад. В санчасти. Ржавел август. Грачи с шумом ходили над деревьями, описывая большие — до горизонта — дуги. Молодые грачата садились на ветки первыми. Старым это не нравилось. Они взлетали, опускались. Гвалт стоял, как на рынке.

Прокопыч вел в санчасть одного из своих клиентов, солдата первого года службы, который отлынивал от работы, утверждая, что у него радикулит. Из всех болезней Прокопыч признавал только температуру. И никак не мог понять, как это человек может быть болен радикулитом, если термометр, извлеченный у него из-под мышки, стабильно показывает 36,6°.

Вечерело. От дороги поднималось тепло, пронизанное терпким духом зверобоя, горечью полыни. И справа и слева из-за берез и сосен красно выглядывала рябина. Прыгали белки. Белок в лесах водилось много. И это почему-то радовало Прокопыча.

Солдат плелся чуть позади, нарочито демонстрируя трудность, почти невозможность передвижения своим ходом. Прокопыч догадывался, что солдат «ломает Ваньку». Но зла на душе не было, была благодать. Благодать от хорошего теплого вечера, от общения с природой, от запахов земли, травы, леса, которые всегда волновали его.

«Пройдет месяц, — думал Прокопыч, — ну пусть еще немного… Первые заморозки начнутся. Опадут листья. Закроет их снег… А весной все по новой зажурчит, заклокочет. Сила!»

Около входа в санчасть он остановился, пропустил вперед солдата. И даже открыл перед ним дверь.

Приемная была пуста, потому что время приближалось к ужину. Прокопыч показал солдату на табуретку. Тот сморщился, вздохнул, неизвестно зачем развел руки в стороны. И только после этого сел на табурет самым нормальным образом.

Прокопыч хотел пройти в кабинет врача, но из кабинета вышла медсестра в белом халате, в белой косынке. И Прокопыч понял, что она молода и что раньше он ее никогда не видел. Поддаваясь какому-то прежде неизвестному ему порыву, он представился ей как начальству:

— Здравия желаю! Прапорщик Селезнев. Разрешите узнать, товарищ капитан у себя?

Медсестра посмотрела на дверь кабинета врача и, быть может, оглушенная громовым голосом Прокопыча, очень тихо ответила:

— Проходите.

Прокопыч кивнул солдату, тот опять сморщился, поднялся нехотя.

Врач, начальник санчасти, имел привычку брить голову, носил пенсне, вид имел хмурый, даже грозный.

— Товарищ капитан… — начал было Прокопыч.

— На что жалуетесь? — прервал врач.

— Вот у него радикулит, — показал на солдата Прокопыч.

— А у вас?

— Я его привел…

— Выйдите, — сухо приказал врач.

— Слушаюсь, — отчеканил Прокопыч. И повернулся кругом.

В приемной за чистыми занавесками алели стекла окон. Вечерний сумрак полз вдоль стен, обшитых деревом до самого потолка. Медсестра потянулась к выключателю. Он щелкнул, даже не щелкнул, а скрипнул, как скрипит плохо прибитая доска. Стены посветлели. Медсестра сняла косынку и повернулась лицом к Прокопычу. Волосы у нее были черные, до самых плеч.

— Вы давно здесь работаете? — спросил Прокопыч.

— Полтора