Книга Мертвое море - Тим Каррэн

— В каком году? Что ж, это я хорошо помню. Был март, вторая неделя марта тысяча девятьсот седьмого года.

Слова будто током ударили присутствующих. Они открыли рты и уставились на Элизабет, выпучив глаза.

— Господи Иисусе! — воскликнул Джордж. — Тысяча девятьсот седьмой? Боже мой…

Внезапно она растерялась, даже смутилась, будто они случайно ткнули ее в уязвимое место. Элизабет закусила губу.

— Я… Я здесь давно, правда?

10

— Не могу, — заявил Менхаус. — Не мое это. Я точно понял. Я играл в эту игру, старался изо всех сил. Но, господи, я больше не могу!

— Брось, нельзя сдаваться, — сказал Фабрини.

— Почему это?

Фабрини не знал, что ответить. Он понимал, что Кук, в отличие от него, не растерялся бы, но сам он не всегда умел находить правильные ответы на правильные вопросы.

— Потому что нельзя, вот почему.

Они сидели на палубе рыболовного судна — старого бортового траулера из Флориды, согласно документам из рулевой рубки, — и пытались понять, что к чему, что теперь будет, когда Кука нет рядом и они снова оказались под властью Сакса. Бригадир спал в капитанской каюте, а Крайчек сидел в соседней и тихо изрекал мрачные пророчества про злой рок, тьму и дьявола из тумана.

— Я не доверяю Саксу, — сказал Менхаус. — С Куком у нас хотя бы был шанс, а теперь мы в заднице. Сакса не волнует никто, кроме него самого.

Замечательное, своевременное открытие.

— Да, и так всегда было. Такой вот он говнюк. Слушай, давай поиграем и посмотрим, чем все закончится. Сакс хочет быть большим боссом? Ладно, пусть будет. Дадим ему мяч, пусть побегает с ним.

Менхаус хмуро кивнул, едва различимый во тьме.

— Хотя, по-моему, с Куком у нас был шанс. Реальный шанс.

Фабрини не нравилось думать о Куке. Он привык ему доверять и относился к бывшему лидеру с симпатией, но его смерть оказалась чудовищной, а жить с воспоминаниями о ней было еще страшнее.

— У Сакса есть план, — заметил Фабрини.

— Правда?

— Ну да. У него есть план. У парней вроде Сакса всегда есть план.

Фабрини обрисовал в общих чертах, что сказал Сакс.

— Сделаем, как он говорит. Подождем, когда наступит местный день и туман посветлеет. Вот что нужно сделать. Потом исследуем окрестности. Может, здесь есть и другие люди и мы наткнемся на приличную лодку, поищем сушу и найдем объяснение этому бардаку.

— Нет никакого объяснения.

— Нет, есть. Просто нужно немного потерпеть. Доверься мне, Менхаус, и просто подыграй ему. Я ненавижу этого парня сильнее, чем кто-либо.

Он потрогал перевязанное ухо.

— Но я знаю одно: парни вроде Сакса всегда выживают, умеют оставаться в живых. И если мы будет держаться рядом, то наверняка тоже выживем.

— Может, ты и прав.

— Конечно, прав. Поверь, если из этой крысиной норы и есть выход, то Сакс тот, кто его найдет. Так что подождем, будем следовать его плану и, может быть, чем черт не шутит, может быть, найдем других людей. Кого-то, кто знает, где выход, или хотя бы более-менее догадывается, в какой стороне его искать.

— И все же он мне не нравится, — упорствовал Менхаус.

Фабрини усмехнулся:

— Этот засранец никому не нравится. Но если мы хотим выжить…

— Тогда будем играть в его игру.

— Точно.

Менхаусу не хотелось играть в игру, правила которой устанавливают парни вроде Сакса. Это был верный путь в могилу.

— Мне не нравится то дерьмо у него на руке, — признался Менхаус. — Не знаю, что это, но с виду заразное.

— Так не танцуй с ним.

Менхаус выдавил смешок:

— Ты что-то легко к этому относишься, Фабрини. Слишком легко, черт возьми.

— Нет. Вовсе нет.

11

Насколько Кушинг мог понять, потоки времени в мертвом море были очень сильно искажены. Войдя в воронку, ты не обязательно выйдешь с другой стороны на том же самом временном отрезке. Время двигалось нелинейно, объяснял он Джорджу. Можно было попасть сюда в тысяча девятьсот пятидесятом, но выйти обратно в две тысячи десятом. Теория была дикой и квазинаучной, но смысла в ней оказалось больше, чем в других. По крайней мере, она хоть как-то объясняла случившееся с Элизабет Касл, которая попала сюда в тысяча девятьсот седьмом, но пробыла внутри не больше пяти лет.

— Она говорит, что в тысяча девятьсот седьмом ей было двадцать три, — сказал Кушинг. — Посмотри на нее, ей около двадцати семи. Ее время идет, видишь?

Джорджу пришлось согласиться.

— А вдруг здесь вообще нет времени, как мы его понимаем?

— Должно быть. Это универсальная константа, пространства без времени не существует. Они как гвоздь, на котором все держится. Время может замедляться или ускоряться, но не отсутствовать вообще. День сменяет ночь, значит, время идет. Если бы мы застряли в какой-нибудь временной петле, корабли даже не начинали бы гнить. Да и мы бы не изменились, — сказал он, рассмеялся и почесал щетину. — Я побрился в то утро, когда мы влетели в туман. Борода у меня растет. И что это значит?

— Не совсем тебя понимаю.

— Процессы. Процессы в моем теле все еще идут как обычно. Через пару месяцев у меня отрастет настоящая борода, а через пятьдесят лет она станет безумно длинной и поседеет.

Джорджу понравился пример. Время не стояло на месте. Возможно, теория Кушинга была верной. Она многое объясняла, например то, почему некоторые современные грузовые суда выглядели так, будто томились здесь уже несколько столетий, а какой-нибудь старый бриг казался относительно свежим и, хотя порос водорослями и грибком, даже близко был не в том состоянии, в котором ожидаешь его увидеть.

— Не удивляйся, если через неделю или месяц сюда заплывет древняя арабская галера или римская трирема, — сказал Кушинг.

Его слова ввели Джорджа в замешательство. Что, если они найдут выход, но их выкинет в Атлантику второго века? Или в тысяча девятьсот тридцать первый год? Что тогда? Думать об этом было бессмысленно. Время должно было само о себе позаботиться.

Главный вывод: мертвое море являлось пространством искажений.

И это относилось не только ко времени. На следующий день, по-прежнему черный как смоль, Кушингу и Джорджу довелось познакомиться с тетушкой Элизабет Касл, Эльзой. То еще зрелище: маленькое существо, будто сплетенное из прутьев и бечевы, белые как снег волосы, морщинистое, землистого цвета лицо. Она пользовалась тросточкой. Тетушка Эльза растерялась, когда Кушинг и Джордж представились ей, словно внезапно пробудилась ото сна.