Книга Ресторан "Хиллс" - Матиас Фалдбаккен

– Ладно.

И я подхожу с бутылкой белого бургундского, молниеносно откупориваю ее ключом для открывания бутылок, он у меня лежит в правом кармане официантской тужурки, и наполняю его бокал.

– Нас сегодня будет трое, не четверо, – говорит Хрюшон. А потом: – Я, знаете ли, хотел бы поговорить с вами об одном деле.

Я убираю со столика лишние посуду и прибор, предназначавшиеся четвертому.

– Вот как?

– Я уже давно подумывал вам об этом сказать.

– Извольте, – говорю я.

– Вы знаете, – говорит Хрюшон, – вы знаете, когда Питер Нортон в 1999-м году купил письма, которые Джойс Мейнард выставила на «Сотбис»…

– Питер Нортон, – говорю я.

– Да, четырнадцать записок и писем, написанных в 1972 и 1973 годах, и там Сэлинджер – какова ирония – среди прочего предостерегает юную Джойс Мейнард от опасностей, которые таят в себе слава и эксплуатация успеха…

– Вы меня простите, – говорю я.

– Нортон намеревался купить эти письма – они ушли по цене, значительно превышавшей 150 000 долларов, что вдвое больше начальной, – чтобы вернуть их Сэлинджеру, и тот мог бы поступить с ними как его душа пожелает, запереть их в сейфе, сжечь…

– Мне очень жаль, – говорю я. – Меня ждут за другими столиками.

– Но мне бы очень хотелось рассказать вам одну вещь…

– Извините меня, – говорю я.

– Нортон охотился еще и за одним из нечетких рисунков Гольбейна, сделанных при дворе Тюдоров, рисунки были выставлены на этом же аукционе…

– Прошу меня извинить…

– Когда заканчивается ваша смена? – спрашивает Хрюшон.

– В пять часов, но мне сразу же нужно будет уйти, у меня встреча.

– Понимаю.

Никаких встреч у меня не бывает. Я всегда на работе. Что это такое было? Нельзя отвлекаться. Где щетка для уборки крошек? Освободились столики 5 и 12, надо отряхнуть скатерть. Я мигом убираю посуду, нахожу щетку и энергичными движениями прохожусь по скатертям. Так, освободились 7 и 3. Рассчитываюсь с 19-м. 11-й желает еще воды, а 4-й снова отправляет назад рислинг от братьев Лоозен. Что за разговоры о Сэлинджере и о Мейнард? О Гольбейне? Шеф-бар показывает, что за столик 3 кто-то садится.

Входят к тому же те двое, что составят компанию Хрюшону за его постоянным столиком № 10. Я провожаю их к столику; это коллега Хрюшона, остроносый, похожий на грифа субъект по фамилии Орволл со своей вежливой, но несколько пугливой дочерью; я узнаю обоих, они и раньше у нас бывали. Наполняю бокалы. Тринадцать лет наши с Хрюшоном отношения не выходили за рамки профессиональных. С чего такая внезапная невоздержанность? «Поговорить об одном деле?» Я нахожусь в непрерывном движении, пока часы не бьют пять, потом наскоро переодеваюсь. Мне необходимо убраться отсюда, подальше от беспардонности Хрюшона, который все еще сидит здесь – наверняка переполняемый вопросами о Сэлинджере и Мейнард – и смакует свое неизменное бургундское. Он разглядывает жирные полосы, оставляемые на стекле сползающими по нему каплями алкоголя. Мне необходимо убраться подальше от Хрюшоновского смакования.

Жестокое обращение с животными

– Попросить повара поджарить лучку? – говорю я двумя днями позже.

– Нет, спасибо, – говорит Анна.

– Если у вас есть, – говорит Эдгар. Он смотрит на Анну и с озадаченным видом показывает на бургеры.

– Бургеры, – говорит Анна.

– Бургеры, – кивает Эдгар.

Повар споласкивает деревянную доску и очищает, режет и жарит лук. Странно подумать, что этот овощ использовали тысячелетиями, что жители древнего Египта поклонялись ему. Не потому ли, что концентрически располагающиеся слои шелухи как бы символизируют «вечную жизнь» и «солнечную систему»? Помню, были у меня в детстве друзья, которые всех приезжих из бедных стран называли «жидами луковыми». Это казалось смешным. В деревне, где я вырос, лук в готовке использовали мало. Повар осторожно перекладывает жареный лук на десертную тарелку, а я забираю ее и ставлю перед Эдгаром так, чтобы эмблема «Хиллс» оказалась ровнехонько на месте двенадцати часов, если тарелку представить себе циферблатом.

– Спасибо, – говорит он. – Не хочешь немножко? – Я качаю головой. Он прекрасно знает, что я никогда не ем на работе.

– Я не большой любитель лука.

– И я тоже, – говорит Анна.

– В прежние времена думали, что от лука человек становится сильным, – говорю я.

– Это как, сильным?

– Очень сильным. Чтобы стать сильнее, гладиаторы натирали мышцы луком. В средние века лук занимал столь важное место в жизни, что многие расплачивались луком за жилье.

– Ну, это ты загибаешь, – говорит Эдгар.

– Нет.

– А в магазине можно было платить луком? – интересуется Анна.

– Этого я не знаю. Может, тогда и магазинов не было. Но у облысевшего могли волосы вырасти снова. У него прибавлялось сил. Повышалась потенция.

– Что такое потенция? – спрашивает Анна.

– Это когда пенис очень твердый, – говорит Эдгар.

– А это зачем?

– А подумай только о бедных индейцах. Ведь это мы привезли с собой в Америку лук, – говорю я.

– Мы, это кто?

– Европейцы. Мы там обнаружили картошку, индеек, золото и табак. И кофе. И кокаин. И ананасы. И увезли с собой домой. А туда мы привезли с собой лук. Как ты думаешь, понравилось это индейцам?

– Наверное, они не любят лук.

– Теперь и индейцев-то больше не осталось, – говорит Эдгар.

– Осталось, – говорит Анна. – Катарина у нас в классе индианка.

– А она откуда?

– Из Венесуэлы.

– Наверняка она смешанных кровей, – говорит Эдгар.

– Не знаю, во всяком случае она пришепетывает, – говорит Анна.

– Присепетывает?

– Да, она присепетывает.

– Ишпанцы тоже присепетывают. Значит, у нее в жилах течет ишпаншкая кровь. Она метишка.

– Да сто ты, – говорит Анна серьезно.

– Венешуэла, – говорит Эдгар.

Эдгар трет пальцем переносицу, и его правый глаз при этом еле слышно издает чмокающий звук. Потом Эгар испускает серию покряхтываний и мигает до тех пор, пока ему не удается сфокусировать взгляд. Я утомил Эдгара. Я спрашиваю, ест ли Анна мясо по-прежнему. Эдгар показывает рукой на бургер. Она как-то говорила, что мясо противно есть, потому что с животными плохо обращаются, говорю я. Тошнилка, как говорили у нас в деревне. У Эдгара деньги на счету есть, я знаю. А вот аппендикса у него нет, это я тоже знаю. Эдгар вполне способен с умным видом изречь что-нибудь вроде: «Говоря обыденным языком, мясо – это мышечные и жировые ткани забитых животных, предназначенные на продажу в качестве пищи для человека», словно раскрывает некую тайну. Словно это лично он выявил ненормальность фетишизации мясоедения. Эдгар бывает самодовольным. Знай себе вещает. Жестокое обращение с животными это одно, заявляет он. Но что говорит такое жестокое обращение о тех людях, которые держат скот?