Книга Всеобщая теория забвения - Жузе Агуалуза

– Ты сдохнешь, рептилия! – вопил тот, что вел машину. – У нас приказ перестрелять вас всех. Но сначала я вырву тебе ногти, один за другим, пока не расскажешь все, что знаешь. Мне нужны имена фракционеров.

Он так и не вырвал ему ни одного ногтя. На следующем перекрестке на них налетел грузовик, и машину отбросило к тротуару. Дверца на не пострадавшей от удара стороне распахнулась, и Собу буквально выплюнуло наружу, вместе с одним из военных. Соба Младший с трудом поднялся на ноги, машинально стряхнул с себя кровь, свою и чужую, вместе с осколками стекла. Не успев осознать, что произошло, он увидел направляющегося к нему крепкого мужчину – с улыбкой, обнажавшей едва ли не шестьдесят четыре зуба. Мужчина набросил на него куртку, прикрыв ею наручники, и потянул за собой. Четверть часа спустя они зашли в подъезд красивого, хотя и нуждавшегося в ремонте здания и поднялись на одиннадцатый этаж. Соба хромал, он боялся, что у него сломана правая нога.

– Лифты не работают, – извинился мужчина с сияющей улыбкой. – Эти деревенщины бросают мусор прямо в шахту лифта. Забита уже почти до самого верха.

Он пригласил Собу в квартиру. В гостиной на стене висела картина – грубые мазки масляной краски складывались в портрет ее счастливого хозяина. Здесь же, рядом с переносным транзисторным приемником, прямо на полу сидели две женщины. Одна, очень молодая, кормила грудью ребенка. Никто из них не обратил на вошедших никакого внимания. Мужчина с сияющей улыбкой пододвинул Собе стул и жестом предложил сесть. Достав из кармана канцелярскую скрепку, он распрямил ее и склонился над наручниками. Сунул проволоку в замок, досчитал до трех и легким движением открыл его. Потом крикнул что-то на лингала[12]. Женщина, что постарше, поднялась, не сказав ни слова, и исчезла в глубине квартиры. Вернулась она через минуту с двумя бутылками пива “Кука”. По радио кто-то яростно орал: Надо их схватить, связать и расстрелять!

Мужчина с сияющей улыбкой покачал головой: – Нет, не для того мы делали Независимость. Не для того, чтобы ангольцы убивали друг друга как бешеные псы. – Он вздохнул. – Теперь надо заняться вашими ранами. Потом отдых. У нас есть свободная комната. Вы останетесь здесь, пока не пройдет вся эта неразбериха. Может пройти много времени, прежде чем неразбериха закончится. Но она закончится, товарищ. Зло тоже должно отдыхать.

Взбунтовавшаяся антенна

В первые месяцы своей самоизоляции Луду редко выходила на террасу без спасительного зонтика. Позже она стала пользоваться высокой, в человеческий рост, картонной коробкой с прорезями для глаз и для рук. Экипированная таким образом, она могла работать на грядках – сеять, собирать урожай и вырывать сорняки. Иногда она свешивалась над перилами террасы, с горечью разглядывая подтопленный город. Тот, кому довелось бы бросить взгляд на ее дом из здания напротив, увидел бы движущуюся коробку, которая то опускается, исчезая, то возникает снова.

Над городом плыли облака, похожие на медуз. По крайней мере, они ей напоминали медуз.

Люди не видят в облаках то, на что они на самом деле походят. Облака либо не похожи ни на что, либо на все сразу, потому что они меняются каждую секунду, а люди видят только то, чего жаждет их сердце. Не нравится слово “сердце”? – тогда выберите другое: душа, подсознание, воображение – то, которое сочтете более подходящим. Однако же ни одно из этих слов не будет точным.

Луду смотрела на облака и видела в них медуз.

Она приобрела привычку разговаривать вслух, повторяя часами напролет одни и те же слова. Чирикание. Писк. Щебет. Взмах. Взлет. Чирикание. Писк. Щебет. Взмах. Взлет. Чирикание. Писк. Щебет. Взмах. Взлет. Чирикание. Писк. Щебет. Взмах. Взлет. Чирикание. Писк. Щебет. Взмах. Взлет. Чирикание. Писк. Щебет. Взмах. Взлет.

Эти приятные слова растворялись, словно шоколад, соприкасаясь с нёбом, воскрешая в памяти счастливые образы. Она верила, что если произносить эти слова вслух, если взывать к птицам, то те обязательно вернутся в небо Луанды. Уже годы здесь не было видно ни голубей, ни чаек, ни даже мелкого, отбившегося от стаи воробышка. С наступлением ночи появлялись летучие мыши. Хотя летают они совсем не как птицы. Летучие мыши вместе с медузами – создания эфемерные. Глядя на скользящую в ночи летучую мышь, не думаешь о ней как о существе из плоти, крови, костей, которое источает жар и порождает чувства. Эти плывущие тени, эти юркие призраки среди развалин появляются и тут же исчезают. Луду ненавидела летучих мышей. Собаки в городе встречались реже голубей, а кошки – реже собак. Кошки исчезли первыми. Собаки оставались обитателями улиц еще несколько лет. То были стаи породистых псов – долговязые борзые, грузные астматики мастифы, игривые далматины, истеричные легавые, а потом, в течение двух-трех лет, – невероятная и жалкая смесь всех этих многочисленных и когда-то благородных собачьих родословных.

Луду вздохнула. Она села, повернувшись лицом к окну, так что могла видеть лишь небо. Низкие темные облака на фоне еще голубого неба, почти поглощенного сумерками. Ей вспомнился Че Гевара, как он ловко лазает по стенам, бегает по дворам и крышам или ищет укрытие среди верхних ветвей огромной мулембы. Ей нравилось наблюдать за ним. Они были родственными существами, инородцами, по недоразумению оказавшимися внутри этого ликующего города. Люди метали в него камни, подбрасывали ему отравленные фрукты. Животное не поддавалось на обман: обнюхав еду, Че Гевара тут же брезгливо отодвигался. Чуть в стороне на крышах домов торчали параболические антенны – десятки, сотни и тысячи их были рассыпаны вокруг, словно грибы. Уже давно Луду заметила, что все антенны дружно смотрят на север. Все, кроме одной, словно бунтующей. Еще одно несовпадение. Она часто думала, что не умрет, пока эта антенна будет повернута тыльной стороной к своим подругам. Не умрет, пока будет жив Че Гевара. Однако вот уже две недели, как она не видела обезьяну, а однажды на рассвете, посмотрев на крыши домов, Луду обнаружила, что антенна повернута на север – как и все остальные. В этот миг черная, плотная тьма обернулась бурным, клокочущим потоком и обрушилась всей своей мощью на оконное стекло. Мгновением позже загрохотал гром. Луду закрыла глаза. Если бы она умерла сейчас, вот так, в этот миг просветления, когда небо танцует свой победный, свободный танец, было бы здорово. Пройдут десятилетия, прежде чем кто-то найдет ее. Она подумала о своем родном Авейру и поняла, что совсем перестала ощущать себя португалкой. Скорее, ни одно место на земле теперь не было для нее родным. Там, где она появилась на свет, сейчас холодно. Она увидела узенькие улочки, люди, наклонив головы, устало бредут против ветра. Никто ее там не ждет.

Прежде чем открыть глаза, Луду догадалась, что гроза прошла. Небо прояснилось. Солнечный луч согревал лицо. Со двора донесся слабый жалостливый стон. Призрак, лежавший у ее ног, вскочил, пересек комнату в направлении гостиной, спотыкаясь, торопливо взобрался по винтовой лестнице и исчез. Луду бросилась вслед за ним. Пес загнал обезьяну в угол, рядом с банановыми зарослями. Глядя исподлобья на жертву, он угрожающе рычал. Луду схватила его за ошейник, с силой потянув к себе. Овчарка огрызнулась, давая понять, что может укусить. Луду левой рукой ударила пса по морде, раз и еще раз. Призрак наконец отступил и позволил себя оттащить. Луду заперла его на кухне и вернулась на террасу. Че Гевара все еще был там, смотрел на нее светлыми испуганными глазами. Ни у кого из людей она не встречала столь человеческого взгляда. На правой ноге алел свежий глубокий рубец, ровный – скорее всего, от удара катаной. Кровь сочилась из раны и смешивалась с каплями дождя.