Книга Три момента взрыва - Чайна Мьевилль

– Сначала я даже думал не давать ей телефон, – прошептал он. – Восьмерка – это неплохо. Ей, можно сказать, повезло, ведь…

Я покачал головой, показывая, чтобы он не рассказывал мне больше.

– Но если бы она видела, что там написано про девятку, – сказал он и тоже покачал головой. – Или про шестерку. А если бы ей попалась двойка ножниц!..

– Но ей же не попалась, – оборвал я. С его стороны было грубо так говорить. – На если бы да кабы надежда плохая.

Он отошел, как только блондинка направилась к нам, и дружески махнул мне рукой. Как будто я был не лицемер. Как будто все мы, игроки, не возлагаем наши надежды изо дня в день на всевозможные если бы да кабы.

То событие, на которое я возлагал такие надежды в молодости, непрестанно крутя между пальцами карты, тренируясь в фокусах и пассах, так и не произошло. Правда, я и сам толком не представлял тогда, что именно должно со мной случиться, – мне рисовалось что-то фантастическое, эпохально-важное, связанное с деньгами, броское и в то же время тайное.

Позже я если и мухлевал, то нечасто и по мелочам, чтобы не привлекать внимания; все мои крупные выигрыши я взял честно. Но иногда, если располагали ставки, игра, соседи по столу, состояние моих финансов и настроение, я позволял себе перехватить удачу невидимым движением тренированных пальцев, не дать карте уйти к другому игроку, которому, как я знал, она тоже была нужна.

Когда я бывал сильно пьян, то мог показать трюк-другой Белинде. Она любила смотреть, как я показываю, а я любил смотреть, как она смотрит, как я показываю. Иногда я называл ее Цепочкой. Иногда она называла меня Пчелой.

Ей чаще везло, чем мне, она больше ставила, лучше меня разбиралась во взятках, прикупах и комбинациях, но и проигрывала тоже больше. Однажды мы с ней подсчитали, и оказалось, что мы зарабатываем практически одинаково.

Мы ездили в Париж ради искусства. Летали в Бразилию, где фотографировали статую Христа. Играли в «сходи, поймай» в Бухаресте. Мы любили наблюдать друг друга за карточным столом, но редко играли один против другого, ведь мы читали друг у друга по лицу, как по книге.

Телефонными номерами мы обменялись еще в тот день, в Манчестере, но позвонила она только через несколько недель, и, поскольку настроение у нее было хорошее, я решил, что она разобралась с тем штрафом.

Она не спрашивала меня, мухлюю ли я в игре, а я ничего ей не объяснял, но против нее я не смошенничал ни разу, хотя знал, что она, как настоящий опытный игрок, все равно меня подозревает.

Первый год мы мало говорили о скрытых мастях, так только, изредка, да еще называли друг друга этими дурашливыми кличками. Иногда она вдруг пропадала куда-то на день-другой, а потом возвращалась усталая и задумчивая. Я знал, что это как-то связано с тем штрафом, и ничего не говорил.

Однажды в Вегасе онколог из Канады в шутейном разговоре ляпнул, что в барахе тоже есть свои скрытые масти. Меня так напугал оборот, который стал принимать наш разговор, что мы немедленно извинились и ушли.

Я понимаю интерес к испано-итальянской колоде, к немецким картам с их отличными цветами, к ганджифе и всему такому прочему, но сам я всегда оставался поклонником стандартной французской колоды – руанне из пятидесяти двух карт. Мне по душе была стоящая за этими кусочками картона долгая история, полная многочисленных изменений и ошибок, в результате которых мы имеем теперь и королей-самоубийц, и одноглазых валетов. Мне импонировало новшество вращательной симметрии, благодаря которому два перевернутых изображения не являются зеркальными отражениями друг друга. Я любил эффектную красно-черную гамму, на фоне которой особенно выделялись цвета скрытых мастей – голубой, зеленый, серый, белый, как у цепей, желтый, как у пчел.

– Я только один раз видела другую масть, – осторожно обмолвилась мне однажды Белинда. – Девятку зубов. Но недолго, всего одну секунду.

Проблема в том, что открыто обсуждать скрытые масти нельзя, это считается дурным тоном; с другой стороны, раз уж ты все равно посвящен, то неплохо было бы знать, какие правила для каких комбинаций из каких именно мастей и в каких играх встречаются – просто так, на всякий случай. А прочитать про них, по понятным причинам, удается очень редко.

Вот почему, как ни блюди хороший тон, рано или поздно все равно услышишь – или сам спросишь, – а что это за птица над головой у детектива ножниц? И где потерянное звено девятки цепей? Почему туз плюща растет на костях?

Иногда у людей возникает такое чувство, будто они знают эти карты, даже если они никогда сами их не видели.

– Мне кажется, все идет к тому, что мы все же познакомимся с иными из них поближе, – сказала мне однажды Белинда. – Так или иначе.

В общем, выбирай, кому что нравится.

Третий раз был в Люблине.

Мы играли в бурэ в секуляризированной церкви. Двух моих оппонентов я знал раньше, с одним даже дрался когда-то на кулаках. Мы с Белиндой играли по очереди: она стояла у меня за спиной, ее ладонь лежала у меня на плече. Ей были видны мои карты, но ничьи больше.

Я взял свои карты в руку. Их было пять. Одной из них я никогда раньше не видел.

Одна, две, три, четыре дымовых трубы на фоне голубого неба выпускают в него стилизованные синие облачка дыма.

Я ничем себя не выдал. Рука Белинды на моем плече дрогнула. Я знал, что этого никто не заметил, но для меня это было равносильно тому, как если бы она вдруг вскрикнула: «О господи!».

Я старательно припоминал все, что слышал когда-нибудь о четверке дымоходов. На что она способна в комбинации с другими моими картами. Я взвешивал возможности.

Ставили по-крупному. Мое напряжение все возрастало. Когда я наконец выложил свои карты, не могу описать вам, до чего приятен мне был полувздох-полувскрик всеобщего изумления. Люди прикидывали, во что обойдется им мой выигрыш в долгосрочной перспективе, вздыхали от зависти, каменели при виде моей карты.

В тот раз никто не спрашивал, что это такое было. Все присутствующие были посвящены заранее. Единственный такой случай в моей практике.

Игроки отдавали мне все, что было у них в карманах. На бумажках писали мне записочки со своими секретами. Я недоумевал, что я буду делать со всеми ключами и лошадьми, которые теперь принадлежали мне. Я не только получил при раздаче скрытую карту; я сумел хорошо ее разыграть.

Потом я не однажды говорил себе, что сделал это под влиянием минутного порыва, в каком-то помрачении рассудка. Но тогда просто сработала привычная ловкость рук, которую я тренировал годами.

Когда все уже расслабились и бывший военный с тяжелым лицом взял колоду и стал собирать со стола карты, я, почти не глядя на него, взял в руки свои карты и, смеясь над чьей-то остротой, смешал их и протянул ему. Не знаю, вздрогнула ли в тот миг опять рука Белинды. Сам я нисколько не боялся, что банкомет или кто-то другой заметит скользящее движение моего пальца, которым я отделил от других карт четверку и отправил ее себе в рукав.