Книга Джаз - Илья Бояшов

Относительное спокойствие в Пекине! Студенты немало до этого позабавились. Для забав малолетним вампирам подходило все: в первую очередь, пластмассовые корешки цитатников Мао, которыми так удобно было бить по губам перевоспитуемых интеллигентов.

Революции удивительно последовательны в одном – они постоянно проворачивают знакомый трюк с простодушными недотепами (Эбер, Дантон, Демулен, Зиновьев, Каменев, Троцкий), готовыми в лепешку расплющиться ради чудеснейшего осуществления «свободы, равенства, братства», любезно предоставляя подобным идеалистам единственную награду за их подвиги – гильотину (пулю, петлю, ледоруб). Поднебесные коммунисты, не раз изумлявшие цирковыми кульбитами (поголовная гонка за воробьями, плавка металла в каждом дворе) даже ко всему привыкших русских собратьев, вновь удивили цивилизацию. Спущенные за год до этого с поводка прочитанным по радио дацзыбао (яростное обращение к студентам и прочей безграмотной шелупени некой экзальтированной дамочки по имени Не Юаньцзы, то ли аспирантки, то ли преподавательницы философии в Пекинском университете, за спиной которой, конечно же, чернильным пятном размазалась тень бессмертного Кормчего) псы-малолетки наводнили Китай. Что касается чисток рядов, Мао дал фору и Робеспьеру, и Сталину. Окопавшемуся в Пекине хитрому лису давно не нравились все эти Ли Лисани, Пэн Дэхуаи, Фу Лэи, Цзяни Боцзани, Лю Шаоци и Дэн Сяопины, не только заплывающие на глазах «мещанско-бюрократическим жирком», но подмывающие своим авторитетом его кровную, выстраданную поднебесно-императорскую власть. Ловчий виртуозно натравил свору недорослей на «революционных товарищей». Он знал, откуда черпать ловких и цепких гончих. Озвученное китайской мадам Дефарг благословение вождя мгновенно опустошило университеты: кому охота полировать штанами скамьи, в то время как повсеместно начался азартный, увлекательный гон. Почин подхватили в китайских школах: можно только представить себе, какие тучи жадной до расправ саранчи вывалились из чрева всех этих опрокинутых с ног на голову ревом охотничьего рога (призыв дедушки Мао «рассчитаться с ревизионизмом»), бесчисленных учебных заведений. Что касается фабрик, через заводские проходные потекла к «интеллигентским кварталам» еще одна жадная до расправ река – дремучие крестьянские сыны, только-только перебравшиеся в города (их предки, даже не подозревая о такой вещи, как грамотность, испокон веков щедро поливали по́том рисовые поля), с радостью бросив станки, схватились за палки и за все те же цитатники. Интеллект цзаофаней не простирался далее идеи, вбитой в головы знаменитым радиообращением пекинской провокаторши: «Уничтожим монстров – ревизионистов хрущевского толка!»

Реки, слившись, произвели изумивший западных интеллектуалов единственный в своем роде потоп, мгновенно накрывший тысячелетний культурный слой на пространстве от Амура до гонконгских трущоб. Вверх тормашками полетели храмы вместе с их не успевшими разбежаться обитателями, библиотеки, архивы и прочие хранилища древностей.

В музеях поистине наступила ночь.

Несколько слов об охоте: из всех этих «контрреволюционных», «зазнавшихся» мудрецов-преподавателей, библиотекарей, археологов, экскурсоводов, более-менее разбирающихся в китайской грамоте партийных работников и прочих несчастных, имевших глупость в свое время заработать научные степени, получался славный гуляш! Учителей выволакивали во дворы их же бывшие ученики с одной-единственной целью – испытать на крепость школьные стены высокоучеными лбами. В то же самое время студиозусы резвились в университетских дворах, приглашая на табуретки, расставленные в самом центре летнего пекла, почтеннейших профессоров, подставляя таким образом бывших наставников неутомимому солнцу и нашептывая в уши последних весьма немудреную мантру: «Солнце Мао Цзэдуна спалит проклятую нечисть». Почтенных старцев сопляки «щекотали» швейными иглами и время от времени подбодряли сапожным шилом. Их, умудренных отцов-основателей всевозможных кафедр, волокли, подобно тряпичным куклам, в темные комнаты и неделями оставляли без света. Их подвешивали за ноги и колотили палками, словно приготовляемых к пище собак. Да и корешки заветных книжек оказались для семнадцатилетних идиотов настоящей находкой: пластмасса явилась еще одним великолепным орудием пыток – благодаря подобному техническому усовершенствованию цитаты Вождя можно было вколачивать «ревизионистам» прямо в лицо.

На оптимистичном фоне всеобщего разгула молодости дацзыбао Сямыньского университета искренне сокрушалось: «…некоторые преподаватели не выдерживают собраний критики и борьбы, начинают плохо себя чувствовать и умирают, скажем прямо, в присутствии молодежи… некоторые выбрасываются из окна или прыгают в горячие источники и гибнут, сварившись заживо».

Автор веселенькой стенгазетки добавлял, что не испытывает ни малейшей жалости к подобным изнеженным тварям.

Гульба цветущего юношества продолжалась чуть более года. Вытаскивался из закромов и публично сжигался на раскрасневшихся от кумача площадях реквизит Пекинской оперы. В пыль стирались «проклятые памятники прошлого» – все эти пагоды, дворцы, беседки и прочее «древнее барахло». По стране шастали поезда, битком набитые безнаказанной сволочью. В различных уездных центрах оглоедами велся прицельный «огонь по штабам»: все, что имело хоть какое-то отношение к власти, безжалостно выволакивалось из кабинетов и подвергалось неизбежному «порицанию», весьма часто заканчивавшемуся банальным ударом дубины по затылку. Некоторых партработников выкидывали из окон прямо в креслах. Носясь по улицам подобно самым настоящим вихрям, опричники хватали за шиворот не успевших улизнуть прохожих и взахлеб знакомили трясущихся обывателей с содержанием красных книжиц, за корешками которых невольные слушатели во время подобных политинформаций следили особенно пристально. Словно тайфуны налетали хунвейбины и на легкомысленных женщин: крошечные мозги модниц не в силах были представить себе, что любой завиток на женской головке, показавшийся откровенному хулиганью «чересчур буржуазным», карается немедленными и беспощадными ножницами. В клочья на несчастных дурах раздирались «буржуазные» платья, в стороны летели «с мясом» отрываемые каблуки – весьма часто глупенькие овцы являлись после необдуманных и опасных прогулок к своим мужьям только в одних сорочках. А всекитайский молодежный разгул со свистом набирал обороты. Апофеозом явилось разрушение части Великой Китайской стены, кирпич которой пошел на свинарники.

«Культурная революция» поистине удалась. Наследие предков за какой-то год с мелочью было пущено коту под хвост. Счет почивших в бозе благодаря «порицанию» и «партийной критике» ревизионистов шел на сотни тысяч. О город Гуайлинь! Город Гуайлинь остался в этой истории! Несчастный город Гуайлинь познал на себе прелесть такого сокрушающего разгрома, что горожане наконец-то «схватились за вилы» – малолетних подонков принялись гонять, словно крыс. Брызжущая слюнями свора с цитатниками, спускающая в нужник все, что попадалось под горячую руку, наконец-то перепугала самого Мао: началось «истребление истребляющих», однако воцарившаяся в городах молодежь еще несколько месяцев огрызалась – брошенная на юг и на север армия сбилась с ног. В конце концов, как всегда в подобных случаях, когда проблема выскакивает уже за всякие и всяческие рамки, дело решили танки и артиллерия. Навалившись всем миром, китайцы справились с гопотой. Целый легион горлопанов был сослан затем в глубокие, словно артезианские колодцы, провинции. Хунвейбинские главари отправились пасти свиней в еще более отдаленные области. Только к 9 октября 1967 года костер наконец догорел: «студенты вернулись в свои институты».