Книга Парфетки и мовешки - Татьяна Лассунская-Наркович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все это Женя подмечала и учитывала. До сих пор ни одна девочка не казалось ей достойной дружбы. А между тем время шло, седьмушки разбивались на «подруг». Это всегда сопровождалось своеобразной церемонией: девочки становились одна против другой и, рука в руке, произносили клятву в «вечной» дружбе и любви. После этого все воспитанницы их поздравляли, и с этого дня новые подруги ходили неразлучно, поверяли друг другу все свои тайны и секреты, делили поровну лакомства, которые получали из дома…
Если первые два условия дружбы исполнялись не так уж строго, то третье не допускало никаких отклонений и соблюдалось самым ревностным образом. И не дай Бог кому-нибудь хотя бы попытаться нарушить эту традицию! Обиженная сторона всегда находила поддержку в лице всего класса, который жестоко карал «жадину», посмевшую нарушить священный обет. Но такое случалось очень редко, и трудно сказать, объяснялось ли это добросовестностью девочек или просто умением незаметно обойти подругу, ловко припрятать и втихомолку съесть сладкий кусок…
С каждым днем в классе оставалось все меньше и меньше «свободных» девочек, а Женя все еще ни на ком не могла остановить свой выбор, и это ее немало тревожило. Сидя рядом с Савченко уже второй месяц, она даже не задумывалась о возможности дружбы именно с ней: к Гане никто не приходил, ни от кого она не получала сладостей, и к тому же была очень вспыльчивой.
И вдруг у Гани объявился дедушка! Это что-нибудь да значило…
Тишевская решила осторожно понаблюдать. С любопытством заглянула она в большую корзину с лакомствами, принесенную швейцаром из вестибюля, и от ее внимания не ускользнула объемистая трехфунтовая [15] коробка, перевязанная поверх глянцевой белой бумаги шелковой ленточкой. На ней четко значилось: «Мадемуазель Савченко, 7 класс».
У Жени даже дух захватило: «Савченко даст, непременно даст, — у нее нет подруги, а мы соседки…» — вихрем пронеслось в хорошенькой головке, и сердце Тишевской приятно защемило. — «А что если с ней подружиться? — Как странно! — Ведь мне это даже и в голову никогда не приходило…»
Савченко хорошо учится и, хотя Стружка ее и недолюбливает, но все же в классе Савченко любят — она смелая, никого не боится, даже Исайку… Да, с ней было бы хорошо дружить, никому не дала бы в обиду, сумела бы постоять… И такой богатый дедушка… Никому не приносили такой большой коробки, а ведь она, Женя, целый месяц следила за гостинцами всего класса… А еще и ее отец скоро переедет, значит, тоже будет приносить подарки. Женя быстро осознала всю выгоду такой дружбы.
«Только не перебил бы кто-нибудь…» — со страхом подумала она и, чтобы не потерять заманчивой подруги, тут же решила поскорее привести свой план в исполнение.
Она подсела к Гане и стала ласково расспрашивать ее о доме, умело наводя собеседницу на интересовавшие ее вопросы.
Ганя была тронута ее участием и с радостью разговорилась, не подозревая в соседке никакого коварства и неискренности. Не прошло и часа, как Женя была уже полностью осведомлена о домашнем положении Савченко.
За целый месяц они не переговорили столько, как за этот час; доверчивая душа Гани точно распахнулась перед ласковой Женей, а хитрая соседка читала в ней, как по книге. Теперь она знала, что Савченко живут в своем доме в большом приволжском городе, что отец ее занимает хорошее место как офицер Генерального штаба и что их дом — полная чаша. Но что со смертью матери Гани отец резко изменил прежний образ жизни, он с головой ушел в службу, стараясь заглушить боль надорванного горем сердца.
Картина домашнего уюта Савченко казалась Жене настолько заманчивой, что она отнюдь не прочь была бы пожить той привольной, сытой и беспечной жизнью, о которой так заманчиво рассказывала Ганя.
«Счастливица, — мысленно позавидовала она соседке, — и дома у нее все хорошо, а еще и родня, видать, богатая, не то что у меня — ни у себя, ни у других, все беднота одна…» — и Женя с трудом подавила тяжелый вздох.
Она ласково обвила шею Гани тонкими нежными руками и крепко поцеловала ее. Савченко была в таком восторженном состоянии, что ее не удивила горячая ласка почти чужой ей до этого дня девочки. Она порывисто ответила ей таким же горячим поцелуем, чувствуя искреннюю благодарность соседке за ее сочувствие.
А дальше разговор, естественно, зашел о дружбе.
Тишевская казалась Гане такой доброй и отзывчивой, Женя так искренне сумела разделить ее радость — разве она ей не друг? Впрочем, Ганя была так счастлива и возбуждена, что весь мир казался ей прекрасным, а все девочки — добрыми и хорошими, даже к Исайке она не испытывала былой вражды.
Весь день девочки не расставались, и уж к вечеру в классе стало известно, что Тишевская и Савченко — подруги.
Сердце Гани на секунду замерло, когда она произносила обет дружбы «до гробовой доски». В ее голове невольно промелькнула мысль: а что если все нам это только кажется, и мы вовсе не любим друг друга? Но она тотчас же с негодованием отогнала ее от себя: «Нет, нет, я люблю ее, мою славную Женю! А она? Разве я могу в ней сомневаться?» — и Ганя без малейших колебаний, радостно и честно протянула руку Тишевской.
«На всю жизнь, точно замуж», — невольно сравнила она.
В тот же вечер Женя ловкими беленькими ручками грациозно раскладывала на два листа бумаги, вырванных из тетрадки, дорогие дедушкины конфеты.
«Попрошу у нее коробку, такая хорошенькая и так будет украшать мой пюпитр [16], а ей она ни к чему», — думала Тишевская, в то время как Ганя равнодушно смотрела на возвышавшуюся перед нею горку конфет. Все ее мысли, все мечты были так далеко — в чудесном, зовущем будущем…
— Так можно мне ее взять? — долетело до ее слуха.
— Что? Коробку? — встрепенулась девочка. — Бери, конечно, бери, — и Ганя снова погрузилась в сладкие мечты.
Новенькая. — Прелестная бланш. — Ссора. — Злополучный кувшин
Как-то раз, в воскресенье, девочки весело болтали после обеда. Уроки были приготовлены еще в субботу, и в воскресный вечер все отдыхали.
М-lle Малеева только для приличия окликала воспитанниц, когда их болтовня или возня становились слишком шумными.
И вдруг, к общему удивлению, в класс ввели новенькую — с большой куклой в руках.
Ее тотчас окружили и забросали обычными в таких случаях вопросами, но почти все плохо понимали ее ответы. Эта кругленькая, пухленькая девочка быстро-быстро говорила по-французски, отчаянно коверкая русские слова. На ее личике задорно поднимался вздернутый маленький носик, а серые глазки с изумительной живостью перебегали с одного лица на другое. Во всей фигуре и манерах новенькой сказывался шаловливый, задорный и в то же время наивный и веселый ребенок.
— Француженка, француженка, — шептали девочки, с любопытством поглядывая на новую воспитанницу.
