Книга Никто не спит - Катарина Киери

Я смотрю на окно, потом перевожу взгляд на отца, который созерцает занавески, откинувшись на спинку стула и сложив руки на животе. Вид у него довольный. Елки-палки, у отца довольный вид! Даже не припомню, когда у него последний раз было такое лицо.

— Ну, что скажешь?

— Такие же классные, как этот салат.

Я знаю, что мои слова прозвучали ужасно по-детски — прямо шведская семейная идиллия из детской телепередачи. Дурацкая реплика, но отцу она явно доставила удовольствие. И это его удовольствие как бы передается мне: и новый отцовский джемпер мне в радость, и хвойный запах мыла, и нежный салат.

С улыбкой склонившись над столом, он тихо, доверительно произносит:

— Должен признаться, что не сам их сшил.

Что это с ним? Кажется, он и не замечает, что ведет себя как-то необычно.

— Да я и не думал, — отвечаю я.

Отец продолжает спектакль:

— Представь себе, теперь в магазинах продают готовые занавески.

— Потрясающе.

Он смотрит на меня и смеется, затем поддевает вилкой кусок пиццы и, глядя в окно, отправляет его в рот.

Глядеть в окно можно по-разному. Отец обычно смотрит с мрачным видом, погрузившись в себя, и тогда я вижу, что у него какая-то тяжесть на сердце. На этот раз все иначе. Отец явно в ладу с собой, и в окно он смотрит, как будто вдалеке маячит какая-то надежда, какое-то обещание, невидимое для других.

Мне хочется задать ему вопрос. В этой новой атмосфере легкости все кажется возможным. Или невозможным, точно не знаю. Я жду, когда опустеют тарелка, стакан, и потом, споласкивая их под краном, спрашиваю:

— Ты видел соседку?

Отец медленно возвращается из дали за окном и обращает на меня затуманенный, будто спросонья, взгляд:

— Что? Кого?

— Ты видел соседку из квартиры напротив?

— А что? Красивая?

Господи, да что с ним? Я раздраженно фыркаю и резко закрываю кран.

— Ой, прости, Элиас, случайно вырвалось.

Если бы речь шла о ком-то другом, мне было бы наплевать — пусть болтает что вздумается. Но теперь мне не все равно.

— Прости, глупо вышло. О ком ты говорил?

Я смотрю на него, спрятав руки в карманы брюк. Отец полон раскаяния. Не беда, конечно, но мне больше нравился его довольный вид.

— Какая соседка? Та, которой ты помог с велосипедом? Если скажу правду, то, может быть, больше никогда не увижу его радостным.

— Нет, не она. Забудь.

Пока я стоял под душем, раздался звонок в дверь. Звук непривычный — не помню, слышал ли я его хоть раз с тех пор, как мы сюда переехали. Было однажды: мужчина с большой пластиковой коробкой в руках предлагал купить копченого сига. Отец купил. Сейчас его голос доносится из прихожей сквозь шум воды, через дверь ванной.

— …Можете подождать в его комнате…

Значит, на этот раз не рыба. Значит, Тоббе и его двоюродный брат. Я думал, что Тоббе позвонит и мы договоримся о месте встречи. Не ожидал, что он придет сюда, да еще и будет сидеть в моей комнате, пока я стою голый в душе. Не нравится мне, что эти двое останутся там одни.

Закончив мыться, я приоткрываю дверь ванной и тихо зову отца. Он приносит джинсы и джемпер, следуя моим указаниям. В ванной сушится белье, так что мне не приходится посылать его в свою комнату за трусами. Я встречаю его на пороге ванной, обернувшись полотенцем. Отец протягивает мне одежду, еле заметно подмигивая.

Тоббе сидит на кровати, Петтер — на крутящемся стуле у письменного стола. Когда я вхожу, он поворачивается ко мне. Меня сразу раздражает его манера сидеть, положив локти на подлокотники и сцепив руки на животе; то, как он повернулся на стуле, мне тоже не нравится. Во всех его жестах читается какое-то превосходство.

Тоббе оглядывает комнату:

— Моя тетка жила в такой же квартире. Мне нравится планировка.

Он встает и подходит к письменному столу у окна, пока Петтер обводит комнату придирчивым взглядом.

— Кажется, она жила в одном из тех домов, — говорит Тоббе, глядя в окно.

Спасибо на добром слове, но отвечать так же добродушно я не в состоянии: уж очень Петтер мне не по душе.

— Ну что, пойдем?

Мне не терпится убраться подальше.

Когда мы обуваемся в прихожей, отец зовет меня на кухню:

— Я, может быть, вернусь позже, чем обычно.

Что значит «чем обычно»? Он же по вечерам, считай, из квартиры не выходит.

— Ладно…

До меня вдруг доходит, что я даже не поинтересовался, что он будет делать вечером, а только сообщил, что сам поеду в город.

— Встречаюсь с коллегами, — поясняет он, неуверенно, почти смущенно улыбаясь.

— Ладно.

На его лице тут же возникает знакомое тревожное выражение:

— Ну, ты один справишься?

Как мне надоели тревожные лица. Уж наверное, ничего со мной не случится, если лягу спать один в пустой квартире. Я кладу руку отцу на плечо:

— Не волнуйся.

Тревога исчезает так же быстро, как возникла.

Мы отстегиваем велосипеды во дворе, и вдруг, откуда ни возьмись, — старая знакомая. Она пристегивает свой велосипед к стойке, я вижу, как легко ключ проскальзывает внутрь замочной скважины. Девчонка обращает к нам свой взгляд — тот самый, который одинаково серьезно и задумчиво наблюдает за всем миром.

— Едешь смотреть на костер?

Обращается она ко мне, сомнений нет ни у меня, ни у моих спутников. Тоббе и его двоюродный брат переводят взгляд с нее на меня. Мне кажется, нам давно пора ехать. А она все стоит, глядя на меня этим своим взглядом, и ждет ответа. Неужели она не понимает, что делает? Теперь они точно решат, будто я не общаюсь ни с кем, кроме своего папаши и соседской девчонки, — типичный замкнутый подросток. Внутри растет волна гнева. Но не успеваю я и слова сказать, как братец Петтер разевает пасть:

— Не молода она для тебя? — и грубо ржет.

Мой гнев тут же меняет направление.

— Заткнись, — цежу я сквозь зубы.

Слова оставляют во рту послевкусие, я прислушиваюсь к нему — давно не ощущал ничего подобного. Сглотнув, обращаюсь к малявке, которая смело дожидается ответа:

— Посмотрим. Может быть, и на костер.

Если бы не отец со своими тревогами, я немедленно покинул бы эту тухлую компанию, чтобы вернуться домой.

9

На часах восемь, народу на улице пока мало. Прохладный влажный ветер, уличный термометр показывает жалкие пять градусов, а через пару часов будет ноль, и я досадую, что не взял с собой шапку. Может быть, если бы уши не мерзли, то и братца Петтера было бы легче терпеть.