Книга Зона бессмертного режима - Феликс Разумовский

— Здравствуйте, — встрепенулась женщина, поправила капюшон и браться за парализатор не стала, очень по-мужски протянула руку. — Спасибо, что остановились.

Рука ее, невзирая на мороз, была теплой и неожиданно сильной, голос — низкий, бархатистый, похоже, с прибалтийским акцентом. И на удивление знакомый. Интересно, интересно, где ж это они встречались раньше? Вот чертов снег, не видно ни зги, и лица-то не разглядишь. Да и капюшон этот с опушкой…

— Да ну, пустяки, — усмехнулся Бродов, бережно отнял руку и вытащил из «хаммера» «башмаки»[36], домкрат и специальную, чтоб домкрат не проваливался в снег, доску. — Балонник-то у вас найдется?

Дело мастера боится — скоро колесо было заменено, гайки затянуты, запаска упрятана в недра багажника.

— Ну вот, пожалуй, и все, — сообщил Бродов, — можете ехать.

И понял вдруг со всей отчетливостью, что не хочет этого. Страшно, непереносимо, до зубовного скрежета, до сердечной муки.

— Не знаю, как вас и благодарить, — сказала незнакомка, подошла поближе, и на мгновение стало видно, что глаза у нее голубые, бездонные, похожие на омуты. — Хотя… — Она стремительно шагнула к «Волге», открыла водительскую дверь и возвратилась к Бродову с книгой. — Скажите, вы любите сказки?

Она была чересчур высокой для женщины, стройной, длинноногой и двигалась с изяществом голодной куницы. Стоять у нее на пути как-то не хотелось.

— Гм… Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, — несколько не в тему ответил Бродов, взял неказистый, потертый томик, прочел: «Сказы и предания древнего Шумера».

— Любите книгу, источник знаний. А знание это сила. — Незнакомка кивнула, забралась в свою «Волгу» и исчезла в метели. Впрочем, не настолько быстро, чтобы Бродов не успел заметить номер.

«Да, странная фемина, — покачал он головой, взвесил подарок на руке и тоже подался в машину. — Не телефончик дала, а источник знаний. М-да…»

Скоро он уже был дома — у кирпичного двухэтажного особняка за высокой оградой. Дистанционно открыл ворота, заехал на широкий двор и плавно зарулил в подземный, устроенный в фундаменте гараж. Отсюда узкая винтовая лестница вела наверх, в холл, к свету, комфорту и теплу.

— Дан, ты? — обрадовалась Марьяна. — Уже? Жрать будешь? Или Альберта подождешь? Он будет где-то через полчаса.

Вот ведь, всем хорош был Рыжий, а имя собственное подкачало — какое-то хлипкое, помпезное, до жути интеллигентное. Альбертом хорошо быть создателю теории относительности, но никак не специалисту по борьбе с ПДСС[37]. Отсюда и кликухи за глаза: Лобачевский, Склифосовский или Светильник Разума. Ну а для друзей, из-за броской пигментации, — Рыжий. Просто Рыжий, Конопатый, тот самый, кто убил дедушку лопатой. А вот это уже преувеличение, вовсе и не дедушку, и не лопатой…

— Привет, Маря, — улыбнулся Бродов. — Жрать хочу, как зверь, но мужа твоего дождусь. Пойду сполоснусь пока.

— Дядя Дан, а ты медведя видел? — вывернулся откуда-то Альбертов наследник, рыжий, лопоухий, один в один папа. — Он что, правда с лисичкой-сестричкой живет? В тереме-теремке?

— Нет, Эдик, не видел, — честно, как на духу, признался Бродов. — Спит он в берлоге, лапу сосет.

— С лисичкой-сестричкой? — обрадовался Эдик, Марьяна прыснула, Бродов подмигнул и тему развивать не стал, отправился к себе на второй этаж.

Дом был огромный, места хватало. Строил его Бродов в свое время с размахом, денег не жалел — это была своего рода ответная реакция на кочевую жизнь в бараках и казармах. А когда все было готово, пришел в недоумение — а на хрена ему четыре сортира, две дюжины комнат, все эти необъятные квадратные метры под металлочерепичной кровлей, покрытой минеральным гранулятом. Слава тебе господи, что вскоре приехал Рыжий и с удовольствием устроился на первом этаже. До сих пор живет, не съезжает, хотя давно бы мог свое жилье купить. Чуть ли не силком всучил Бродову деньги за полдома, а тот и не возражал. Не в плане денег — в плане компании. Коллектива, который, как известно, сила.

Бродов между тем поднялся наверх, догола разделся и подался в санузел — огромную, сверкающую кафелем и изысками сантехники ванную комнату. Всякие там джакузи, гидромассажеры и прочее баловство он не уважал — струю бы посильнее, мыла побольше да мочалку пожестче, — а потому залез под душ. Вымылся до покраснения, выбрился до синевы и этакой ожившей античной статуей пошлепал в комнату. Достал парадные, с эмблемой, трусы, костюм, рубашечку, штиблеты в тон. А чтобы совместить приятное с полезным, взялся за пульт — по яркоцветной плазменной панели пошла чернуха новостей. Показывали Египет с горизонтом Хуфу[38], захваченным негодяями. Над верхом пирамиды кружились голуби, вдали, словно воплощение жизни, сверкал великий Нил, мерцали, напоминая о неизбежной смерти, несущие угрозу пески пустыни. Самих террористов видно не было, они все еще сидели в недрах горизонта.

«Да, такую взорвать — много пластида надо», — Бродов оценивающе прищурился, глянул профессионально на экран и вдруг поймал себя на мысли, что хочет немедленно в Египет. К сверкающему, словно воплощение жизни, великому Нилу, к несущим неотвратимую угрозу смерти пескам пустыни. Как будто в самой сути его, в глубинах подсознания звучал певучий женский голос, тот самый, из сновидений: «В Египет, в Египет, в Египет…» Или это говорила нараспев загадочная незнакомка из «Волги»?..

«А может, и впрямь поехать? — спросил сам у себя Бродов, задумался, потер висок. — Поваляться на солнышке, пополоскаться в море, поправить, блин, нервишки. А то мало что ночью, так уже и днем голоса в башке. Что же делать-то, а? — и тут же пошел на хитрость, дабы отбросить все сомнения: — А поехать через Питер. Женьку Малышева повидать».

Ну как же можно не повидать старинного боевого друга, однажды вытащившего его, Бродова, из цепких объятий смерти. Не будь его тогда, касатки бы повеселились всласть. Ох и попировали бы.

«Ну вот и ладно, — обрадовался Бродов, стоя залез в штаны и вжикнул застежкой-молнией. — Египет так Египет». Он с ловкостью повязал «селедку», не спеша обулся, одел широкий, скрывающий подмышечную кобуру пиджак. Из огромного, от пола до потолка, зеркала на него взглянул на редкость серьезный мэн — впечатляющий, взрывоопасный, с лицом и статью римского центуриона. Вызывающий конкретные ассоциации с работающим бульдозером, от которого лучше держаться подальше.

«Да, наел я ряху. — Бродов отвернулся, подошел к окну и, не сдержавшись, радостно оскалился. — А кто к нам едет-то!»

Во двор медленно и печально заруливал «лендкрузер» Рыжего, черная рычащая махина чем-то напоминала носорога. Миг — и она нырнула в логово, устроенное под землей, чтобы по-братски присоседиться к красной громаде «хаммера».