Книга Я не толстая - Мэг Кэбот

Еще вчера ты звал меня «малыш»,

Но мы любовь с тобой не сберегли.

Я одинока, слезы на глазах.

Покончим с этим! Лучше обними.

Покончим с этим! Жизнь мою возьми,

Любовь прочти в непрошеных слезах.

«Покончим с этим». Исполняет Хизер Уэллс. Авторы песни Дитц/Райдер. Из альбома «Сахарная лихорадка». «Картрайт рекордс»

Поскольку в Нью-Йорке каждый день много людей умирает не своей смертью, следователь добрался до трупа Элизабет только через четыре часа. Следователь прибыл в три тридцать, и в три тридцать пять Элизабет была официально объявлена мертвой.

На основании расследования и вскрытия причиной смерти были названы травмы шейных позвонков, позвоночника и тазовой кости, а также множественные переломы черепа и конечностей.

Можете назвать меня дурой, но я не думаю, что кто-нибудь из студентов будет романтизировать смерть Элизабет, узнав такое.

Но это еще не все. Следователь сказал, что Элизабет умерла примерно двенадцать часов назад. Это означает, что она пролежала на дне шахты лифта с прошлой ночи. Правда, коп уточнил, что она умерла от удара о бетонный пол, то есть мгновенно. Значит, целую ночь не мучилась.

Но все равно страшно.

Скрыть от студентов полицейский фургон и перенос трупа из здания в машину было невозможно, так что к четырем часам о смертельном случае знало все студенческое население Фишер-холла. А когда включили лифты и студентам наконец разрешили вернуться на этажи, они узнали и о том, как она умерла. Я хочу сказать, они же студенты, они не дураки и вполне способны логически мыслить и сопоставлять факты.

Но особенно волноваться о том, как семьсот обитателей Фишер-холла переживут новость о смерти Элизабет, мне было некогда. В первую очередь меня волновал вопрос, как переживут новость о смерти Элизбет ее родители.

А все потому, что доктор Джессап решил – и его решение было поддержано доктором Флинном, – что поскольку Рейчел уже общалась с миссис Келлог по поводу гостей, которых разрешается принимать Элизабет, то именно Рейчел и следует сообщить родителям о смерти их дочери.

– Келлогам будет легче услышать трагическую весть, если ее сообщит знакомый голос, – заверил доктор Флинн.

Как только было принято такое решение, Сару бесцеремонно выдворили из кабинета, а меня доктор Джессап попросил остаться.

– Так Рейчел будет спокойнее, – сказал он.

Сразу ясно, он никогда не видел Рейчел в действии и не слышал, как она в студенческом кафе костерит посетителей салатного бара за то, что кто-то случайно поставил жирную салатную заправку на место, где должна стоять обезжиренная, – как однажды нечаянно сделала я. Рейчел не из тех, кто нуждается в утешении. Но кто я такая, чтобы выступать?

Все это было очень печально, и к тому времени, когда Рейчел повесила трубку, я почувствовала, что у меня начинается мигрень и болит желудок.

Конечно, причина желудочных колик могла быть в одиннадцати конфетах и пачке чипсов, которые я съела, но кто его знает.

А тут еще доктор Джессап обострил симптомы. Расстроенный замечаниями доктора Эллингтона, он послал к черту городские правила относительно курения и принялся усиленно дымить, примостившись пятой точкой на край стола Рейчел. Открыть окно никто не предложил. Наш офис находится на первом этаже, и, если открыть окно, то какой-нибудь остряк непременно подойдет и крикнет:

– Можно мне жареной картошки?

Тут до меня дошло, что Рейчел давно закончила говорить по телефону, и я больше не нужна в качестве ее утешителя. Мне здесь больше делать нечего. Поэтому я встала и сказала:

– Я пойду домой.

К счастью, доктор Эллингтон давным-давно ушел, у них с женой есть дом в Хэмптоне, куда они отправляются при каждой возможности. Миссис Эллингтон не захотела выходить через парадный вход, перед которым у самого тротуара, сразу за пожарной машиной стоял полицейский фургон. Мне пришлось отключить сигнализацию, чтобы она смогла выйти через запасной выход сбоку, за кафетерием, через ту дверь, в которую охрана впускает некоторых почетных гостей Эллингтонов, пожаловавших на званые обеды (Шварценеггеров, к примеру), чтобы им не досаждали студенты.

Эллингтонов ждал зеленый «мерседес», за рулем которого сидел их единственный сын – Кристофер, очень симпатичный парень. Ему около тридцати, он носит очень дорогие костюмы и живет в студенческом общежитии, потому что учится на юридическом факультете. Доктор Эллингтон заботливо усадил жену на заднее сиденье, сложил в багажник чемоданы и сел на переднее сиденье рядом с сыном.

Кристофер рванул с места так резко, что люди, гулявшие по уличной ярмарке – ах да, уличная ярмарка продолжалась, несмотря на пожарную машину и полицейский фургон, – отскочили на тротуар, решив, что кто-то пытается их задавить. Я его понимаю: будь Эллингтоны моими родителями, я бы тоже попыталась кого-нибудь задавить.

Когда я заявила, что собираюсь уходить, первым очнулся доктор Флинн. Он сказал:

– Да, конечно, Хизер, идите домой. Стэн, ведь Хизер нам больше не нужна?

Доктор Джессап выпустил струю сизого дыма.

– Идите, – сказал он, обращаясь ко мне. – И выпейте чего-нибудь. Да покрепче.

– О, Хизер! – воскликнула вдруг Рейчел.

Она вскочила с вращающегося стула и, к моему немалому удивлению, бросилась меня обнимать. Раньше она никогда не демонстрировала на публике какие-то теплые чувства ко мне.

– Спасибо тебе огромное, что пришла! Не представляю, что бы я без тебя делала! В трудный момент на тебя всегда можно положиться.

Я понятия не имела, что она имеет в виду. Я же ничего не сделала. Даже не купила цветы, как предлагал доктор Джессап. Правда, успокоила студентов, которые работали в холле, ну и еще, пожалуй, уговорила Сару отменить дискотеку. Но это все, честное слово. Ничего героического я не совершила.

Пока Рейчел меня обнимала, я старалась не смотреть на лица присутствующих. Обниматься с Рейчел – это, знаете ли, нечто! Будто палку обнимаешь! Мне ее даже немножко жалко. Кому охота обнимать палку? Конечно, это нравится мужчинам, которые гоняются за моделями. Но какому нормальному мужику захочется обнимать мешок острых костей? И ладно, если бы она была костлявой от природы, но я-то знаю, что Рейчел нарочно морит себя голодом, чтобы быть такой тощей.

По-моему, это как-то неправильно.

К счастью, Рейчел почти сразу же выпустила меня из объятий, и как только она это сделала, я, ни слова не говоря, бросилась прочь – в основном, потому, что боялась разреветься, если произнесу хоть слово. Не из-за того, что Рейчел такая костлявая, а из-за того, что все это так нелепо. Девушка погибла, ее родители убиты горем, а ради чего все это? Ради того, чтобы прокатиться на крыше лифта?