Книга 29 - Адена Хэлперн

– Люси? – раздался вдруг голос.

Это была Фрида. Она выглядела на все восемьдесят пять в свои семьдесят пять. Сколько раз я ее просила не выходить из квартиры в домашнем халате! Но разве она меня послушает?

– Привет, тетя Фрида.

Люси старалась сохранять невозмутимый вид, оглядываясь на меня с немым вопросом: что делать? А что тут сделаешь?

– Я только хотела навестить твою бабушку. Ты же знаешь, у меня есть ключ. Извини, что я вот так, без предупреждения. Сегодня по телефону мне не понравился ее голос, вот я и решила зайти проведать.

– Э-э, она вышла, – сказала я, пытаясь придумать что-то правдоподобное.

– А, вышла? Правда? – Фрида взглянула на меня, а потом подошла поближе. – Знаете, это очень странно, но твоя подруга, Люси, вылитая Элли в молодости.

– Это моя двоюродная сестра, – ответила Люси. – Внучка бабушкиного брата, э-э, Мишель.

– Загадочно, – проговорила Фрида, снова пристально вглядываясь в мое лицо.

– М-мне это часто говорят, – запинаясь, сказала я.

– Будто сквозь время гляжу, – пробормотала Фрида.

– И это мне тоже постоянно говорят, – подхватила я.

Фрида помедлила.

– Но я не помню, чтобы у брата Элли была внучка.

– Помните-помните, – уверила я ее.

Уж Фриду-то я знаю как облупленную. Однажды, еще в детстве, я убедила ее, что идет дождь, хотя солнце светило вовсю. Большим умом Фрида никогда не отличалась.

– Раз так, вы, должно быть, из Чикаго? – спросила она.

– Да, из Чикаго, – уверенно отозвалась я.

– Ну да, конечно… Что ж, добро пожаловать в Филадельфию. – Фрида улыбнулась.

Бедняжка. Она знает меня всю жизнь, мы каждый день разговариваем. Никто из моей семьи никогда не жил в Чикаго; с чего она это взяла, неизвестно.

– Так где же ваша бабушка? – снова спросила она.

– О, она к маме поехала, – нашлась Люси.

– Вот как. Ну ладно. Раз с ней все порядке, я, пожалуй, не буду вам больше докучать, девушки, – сказала она, поворачиваясь.

Было что-то такое в облике Фриды, в этом ее домашнем халате, отчего я вдруг растрогалась. Она всегда была мягкой и уязвимой, и мне всю жизнь хотелось заботиться о ней, с детства и до тех пор, пока она не обзавелась собственной семьей. Фрида не отличалась красотой, не умела правильно одеваться; она никогда не была молодой, даже в юности. Не знаю, что бы сделала Фрида, признайся я, что стою перед нею. Она не настолько сильная. И никогда такой не была.

– Фрида, – остановила я ее, – не хотите пойти пообедать с нами?

Она обернулась, посмотрела на меня и улыбнулась. Я знала: это все, что она хотела слышать.

– Спасибо, но у меня сегодня слишком много дел.

Ложь.

– Ну, хорошего вам дня, – пожелала она.

– До встречи, Фрида. – Я помахала рукой, глядя, как она разворачивается и выходит за дверь.

Мое сердце упало. И тут я сломалась. Фрида. Барбара. Даже Люси заявила, что не может воспринимать меня как свою бабушку. Нет.

Это неправильно, даже если это всего на день. Неправильно, и все тут.

– Я так не могу, – сказала я Люси.

– Как ты не можешь?

– Я должна вернуться в свой собственный возраст. Ты теперь будешь смотреть на меня по-другому. Бедная Фрида. Я соврала своей лучшей подруге.

– Ты миллион раз врала Фриде.

– Когда это? Когда это я врала Фриде? – возмутилась я.

– На прошлой неделе, когда Фрида позвонила и предложила пойти на симфонический концерт.

– Это другое, – возразила я. – Там давали Баха; ты же знаешь, как я отношусь к Баху.

– Нет, дело было не в Бахе. Ты тогда заявила, что больше ни единой минуты не вынесешь в обществе Фриды. Что тебя уже тошнит от нее.

Очко в пользу Люси.

– Ну хорошо, может, я так и сказала, но это вовсе не значит, что я могу весь день гулять и резвиться оттого, что мне двадцать девять. Подумай о своей матери. Она-то сидит дома в полной уверенности, что мне семьдесят пять.

– Ты бы послушала себя хоть секунду! Мама вовсе не сидит дома в полной уверенности, что тебе семьдесят пять.

– Но вся ее жизнь вращается вокруг меня. Я не смогу утаить от нее это.

Люси замолчала, глубоко вздохнула и положила руки мне на плечи:

– Ба, хотя бы раз в жизни, пожалуйста, сделай что-то для себя. Для себя, и ни для кого другого. Всю жизнь ты только и думала что о других и ставила их впереди себя. Все эти годы ты заботилась о дедушке Говарде, и маме, и тете Фриде. А для себя ты хоть раз что-то делала, не раздумывая о том, как это скажется на других? Ты ведь сама так говорила.

– Я из такого поколения, – пожала я плечами. – Так уж нас воспитали.

– Ладно, знаешь что? Один день ты проживешь в моем поколении… И можешь мне поверить, это самое эгоистичное поколение, какое только носила земля. Мы думаем только о себе.

– Но, Люси, в том-то все и дело. Я не принадлежу к вашему поколению. Как бы я ни хотела, я не стану думать как вы, я просто не умею.

– Но почему бы не попытаться, всего один день? Один день из семидесяти пяти лет; вычти этот день из своей жизни. Возьми этот день у своего поколения и проживи его так, как живут мои ровесники. Ты ведь в долгу перед собой!

– Нет, Люси. – Я стояла на своем. – Я этого не заслужила. И как вообще это можно заслужить? Так не должно быть.

И тут она сказала то, что заставило меня пересмотреть свое решение.

– Тогда почему ты загадала снова стать молодой на один день, если ты этого по-настоящему не хотела? Зачем получила такой подарок, если не собираешься им воспользоваться? Должна быть логичная причина. Может быть, тебе нужно что-то сделать. Может быть, тебе нужно что-то понять про саму себя. Я только знаю, ба, что ты должна это сделать. Поэтому я повторю. Бабушка, хотя бы раз в жизни сделай что-то для самой себя. И если ты действительно не можешь ничего сделать ради себя, если ты действительно настолько бескорыстна и твое поколение настолько бескорыстно, тогда я прошу – сделай это ради меня, ба.

Я оказалась в тупике.

– А тебе это зачем?

Люси снова глубоко вздохнула:

– Скольким людям в этом мире удается потусить с собственной бабушкой примерно своего возраста? Подумай немного – скольким?

– Это правда. Наверное, никому больше такой шанс не выдавался.

– Именно. Сделай это для меня, если ты действительно не можешь сделать это для себя. Я хочу этот один день, я хочу посмотреть, какой была моя бабушка в двадцать девять, и вовсе не на старых зернистых черно-белых фотографиях. Подумай, как много бы это значило для меня, для всей моей жизни. Вообрази, чему бы я могла научиться благодаря этому.