Книга Все языки мира - Збигнев Ментцель

— Носится, как кошка, задравши хвост… — пробормотала она, когда Кшишковяк совершал по стадиону круг почета. — Какой в этом смысл?

— Как это — какой? — разволновался отец. — Знаешь, сколько труда надо вложить, чтобы получить золотую олимпийскую медаль? Знаешь, какое требуется самопожертвование, чтобы победить сильнейших? Кшишковяк победил, потому что долгие годы упорно работал над собой.

— Кто победил? — спросила мать.

— Кшишковяк! — хором крикнули мы с отцом. — Поляк! Поляк выиграл! Победил русских! Понимаешь? У нас золотая медаль!

— Ну и что с того? — мать пожала плечами. — Скажите мне, много ли толку, что какой-то Кшишковяк гоняет наперегонки с другими по стадиону? Сегодня выиграл, завтра проиграет, и все о нем забудут.

— Я никогда не забуду Кшишковяка, — сказал отец. — И он будет помнить! — ткнул он в мою сторону пальцем. — Увидишь. Он даже Ржищина будет помнить.

Хотя я мог по первой просьбе перечислить фамилии всех победителей римской Олимпиады и даже результаты, которые каждый из них показал в полуфинале и финале, спорт не был моим предназначением. В школе на физкультуру я не ходил. Врач выписывал мне освобождение сразу на целый год. У меня был врожденный порок сердца, пониженный иммунитет, часто шла кровь из носа. Ватные тампоны и ляписные палочки для прижиганий были разбросаны по всему дому, а на подзеркальнике в жестяной коробочке всегда лежал наготове шарик из пергамента, который при кровотечении я должен был как можно быстрее засунуть под язык.

Мать без конца мне напоминала, чтобы я ходил с высоко поднятой головой, поскольку, стоит ее опустить, из носа тут же потечет кровь. Даже парикмахер Рышард в салоне на Инженерской вынужден был стричь меня не так, как всех, и мать за труды всегда давала ему сверх положенного.

Боже, как я стеснялся ходить в парикмахерскую! Какие муки, дожидаясь своей очереди, переживал. Всякий нормальный мальчик, садившийся в кресло, как только ему на плечи набрасывали белую простыню, низко наклонял голову и, с обнаженным затылком, обретал торжественный вид жертвы, предназначенной на заклание, я же торчал как чурбан на двух подложенных мне под задницу подушках и пялился на свое отражение в зеркале.

Парикмахер Рышард, ровняя волосы у меня на затылке, присаживался на корточки.

— Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? — спрашивал он, щелкая ножницами и бесцеремонно задирая мой подбородок, когда я, пунцовый от стыда, пытался хоть на секунду опустить голову. — Может быть, парикмахером? Нравится тебе здесь? Пойдешь ко мне в ученики?

Кем я хочу стать, когда вырасту? Я понятия не имел. Мне исполнилось девять лет, и даже мать, свято верившая, что из всей нашей семьи именно я дальше всех пойду в жизни, еще не решила, в каком направлении меня подтолкнуть.

Дома кроме старой немецкой пишущей машинки марки «Рейнметалл» меня больше всего интересовали книги из дедушкиной библиотеки. Я мог часами изучать «Энциклопедию» Тшаски, Эверта и Михальского или «Домашнего врача» — компендиум знаний о медицине со множеством цветных таблиц, где в изобилии были изображены страдальцы, пораженные всеми болезнями мира. Одних только кожных я насчитал несколько десятков. Названия, однажды прочитанные, уже не удавалось забыть: фурункулы и угревая сыпь, ихтиоз и фолликулиты, стригущий лишай и наследственная крапивница, косолапость и хондродисплазия, слоновость на Самоа, азиатская проказа…

— Не знаю, право не знаю, подходящее ли это для него чтение, — качал головой отец, но мать, видя, с каким увлечением я штудирую медицинский справочник, считала это доказательством того, что я развит не по годам, и радовалась, что у меня такие неординарные интересы.

Во втором классе из-за частых простуд и кровотечений из носа я пропустил сто сорок семь учебных дней, и наша классная руководительница, пани Шаламаха, сказала, что впервые в жизни у нее ученик с такой низкой посещаемостью.

Со школьной программой я, тем не менее, справлялся легко. Моя одноклассница и лучшая подружка, китаянка Цзу, каждый день сообщала мне, что задано, и безотказно давала тетради по любому предмету. Я быстро делал уроки и возвращался к своим любимым книгам.

Однажды я решил переписать от начала до конца всю «Энциклопедию» Тшаски, Эверта и Михальского, но терпения мне хватило только на несколько первых страниц. Я переписывал их в старый гроссбух из дедушкиной аптеки и мысленно повторял содержание каждой статьи, на секунду захлопывая книгу тем же характерным движением, каким моя старшая сестра захлопывала тетрадь со словами, когда изучала русский язык.

Меня тогда сразу поразило, что среди слов на букву «А» в энциклопедии немало таких, которые начинаются на «Аа»: Ааре, Ааюн… Эти удвоенные буквы обладали силой заклятия. Благодаря им, благодаря «Аа», названия швейцарской реки и города в Западной Сахаре, фамилия норвежского писателя и имя александрийского медика переносили меня в древние времена сотворения мира. «Аарон, первый иудейский первосвященник…» — писал я, изо всех сил сжимая вечное перо, с таким волнением, будто меня допустили к величайшей тайне.

Спустя несколько лет я с изумлением обнаружил, что мелкие объявления в газетах часто начинаются с повторяющейся раз пять, а то и десять-пятнадцать, буквы «А»:

ААААА Авторемонтная мастерская…

ААААААА Антенны устанавливаю…

ААААААААА Абитуриенты, внимание!..

Мне объяснили, что каждая такая «А» стоит денег. Тот, кто хочет, чтобы его объявление выделялось, должен, соответственно, больше заплатить.

Вот, значит, оно как, думал я, первую букву алфавита, этот символ Начала, можно покупать пучками, как редиску.

Систематически изучая мелкие объявления, я заметил, что все больше «А» покупает какой-то торговец бонами ПКО[22], упорно сражающийся с конкурентами.

ААААААААААА Абсолютно надежно — боны…

Со дня на день объявления торговца разрастались, уподобляясь солитеру, зловредному паразиту, достигающему метра с лишним в длину. Однажды ночью мне приснилось, что солитер атаковал «Энциклопедию» Тшаски, Эверта и Михальского и на моих глазах пожирает поочередно все слова. Нет уже Аарона, брата Моисея, первого иудейского первосвященника, нет рек, морских портов, врачей, филологов. Я пытаюсь читать «Энциклопедию» вслух, но изо рта, будто я от рождения немой, вырывается только жалобное ааа… ааа… ааа…

По причине огромного количества пропусков (не на все из ста сорока семи пропущенных учебных дней у меня были справки) мне снизили оценку по поведению, но в следующий класс я перешел с наградой в виде книги — в табеле, если не считать одной четверки, у меня были только пятерки.

Мать обрадовалась не так сильно, как я надеялся.

— Теперь всем дают награды — и что с того? Даже Стемпень получил, а он ведь дебил, — сказала она, и стало ясно, что от меня мама ждет чего-то такого, чего другим никогда не добиться.