Книга Закон маятника - Вероника Вереск

Я незаметно огляделась по сторонам. Судя по всему, квартира, как и сами хозяева, когда-то знавала лучшие времена. Обои с изящным рисунком в стиле модерн покрывала желтизна и пятна сырости, послевоенная мебель пребывала в том же печальном состоянии. И это квартира руководителя института! Обведя комнату взглядом несколько раз, я не смогла заметить даже примет когда-то благополучной жизни, которые сохранились во многих домах скромного достатка. В убогом серванте – такой я бы не поставила даже на даче! – ни одной хрустальной вазочки, не говоря уже о рюмках и фужерах. Простые стеклянные стопки с золотыми ободками, чайный сервиз в синюю сеточку. Книжный шкаф откровенно полупустой – на полках около десятка производственных романов и советских «макулатурных» изданий. На обоях несколько не выгоревших пятен – судя по всему, здесь когда-то висели картины.

После угощения, состоявшего из жидкого до прозрачности кофе и залежавшихся крекеров, я решила, наконец, перейти к делу.

– Безусловно, сударыня, всенепременнейше! – с готовностью отозвался хозяин квартиры. – Этот институт для меня все – и жизнь, и слезы, и любовь. Уже много лет я, как атлант, держу его на своих плечах, спасаю от окончательного разорения. Ученые – они же как дети: когда увлечены своим делом, то могут обходиться очень и очень малым. Но принцип материальной заинтересованности все равно никто не отменял, особенно для нынешнего поколения. А сам институт! Пять корпусов, которые надо поддерживать, ремонтировать, платить налоги. Монографии и методические пособия – отдельная и очень печальная тема для разговора. Если бы я мог, то отдал бы последнее и последовал примеру пеликана, накормившего птенцов своим мясом. Но – увы! Приходится изыскивать другие способы выживания, в духе, так сказать, мятежной эпохи, – продолжал он с фанатичным блеском в глазах. – Выставив на торги лабораторный корпус, я в некотором роде поступился принципами. Но не будет денег – разбегутся даже самые стойкие. Тогда жизнь совершенно покинет институт! Он превратится в скопище неодушевленных материальных объектов. Погибнет уникальное оборудование, которому нет аналогов ни в одной из стран Запада, прекратятся важнейшие разработки. Поймите: мной движут исключительно благородные побуждения. Не корысти ради, а исключительно для блага отечественной науки.

– Вы собирались рассказать мне что-то важное, – попыталась я вернуть собеседника на землю. – Должно быть, о том, почему вы, едва продав лабораторный корпус, так поспешно вернули его назад.

– Обстоятельства, превратности судьбы, – смущенно проговорил Павел Васильевич. – Нет, я собираюсь вам поведать совсем не об этом. Я должен оставить вас на минутку, это в моем кабинете.

Чудеса, да и только! Вместо жулика и прохиндея передо мной сидел благородный пожилой мужчина, чем-то напомнивший мне папу. Тот, даже выйдя на пенсию, продолжает переживать, как бывшие подчиненные справляются без него.

– Павел Васильевич хотел посвятить себя науке, – шепнула Зоя Александровна, изящным движением подливая кофе в мою чашку, – но он благородно уступил эту стезю более достойным. Кто-то ведь должен заниматься… Все время забываю это слово… Ах, да! Администрированием.

– Простите, а картины, которые здесь висели… – не утерпела я.

– Вы заметили! Да, в начале девяностых пришлось расстаться с коллекцией, доставшейся Павлу Васильевичу еще от деда. Но иначе бы институт прекратил существование еще в те годы. Они хотели превратить его в бизнес-центр – какая вопиющая пошлость! А теперь от нас так назойливо требуют вернуть деньги! Неужели эти люди не могут понять: сотрудники института должны хоть иногда получать зарплату. Любому благородству и самоотверженности рано или поздно наступает предел.

Теперь мне хотелось представить на новое место работы не грандиозную разоблачительную статью, а совсем другое. Даже мой профессиональный скепсис и привычка не доверять первому впечатлению и подвергать тщательной проверке все, что говорится, пристыженно замолчали. Куда катится мир, если руководитель вынужден, спасая институт, отказывать себе даже в куске хлеба? И это в наше время! Надо подумать, вдруг я смогу им чем-то помочь…

– Вот, извольте, специально для вас приготовил, чтобы мои слова не выглядели голословными утверждениями, – раздалось совсем рядом. От неожиданности я едва не уронила ложечку.

Передо мной была торжественно положена картонная папка для документов с надписью «Дело», а оттуда извлечена свежая газетная вырезка. Судя по шрифту и качеству бумаги, какое-то дешевое чтиво о жизни звезд шоу-бизнеса и прочих.

Ничего заслуживающего внимания. Некая Марина Горелян, в девичестве Самойлова, с нежностью рассказывала о первой школьной любви. С фотографии на меня смотрел застенчивый светловолосый мальчик, в котором без труда можно было признать весьма значительное лицо.

– Какое это имеет отношение к истории с лабораторным корпусом?

– Но как вы не понимаете, – с отчаянием воскликнул Павел Васильевич. – Марина Георгиевна и есть владелица индивидуального частного предприятия «Миранда»! Это ужасная женщина, и если что-то забрала себе в голову, то не остановится ни перед чем! А сейчас она хочет приобрести лабораторный корпус. Вы понимаете: стоит ей лишь пожелать, и наш институт закроют, а вашего покорного слугу обвинят бог знает в чем. Прошу вас, не надо привлекать внимание к этой прискорбной истории. Сильные мира сего так не любят, чтобы их беспокоили. Марина Георгиевна, правда, не лично, а через одного из подчиненных, заверила, что потом постарается изыскать средства, чтобы уладить эту досадную историю с «Хоббитанией».

– Попросит взаймы у своего школьного Ромео? – не выдержала я.

– Да, вот именно, у него! Он распорядится, даст указание… Ну кто я перед власть предержащими: тлен, жалкий червь. А ваше сумасбродное бунтарство и желание непременно вывести все на чистую воду могут обернуться трагически не только для института и меня лично. В опасности можете оказаться и вы, сударыня! В самой что ни на есть непосредственной опасности!

Как сказал один из героев О. Генри: кажется, я старею. В течение часа дважды ошибиться в одном и том же человеке!

– Если бы я боялась хоть чего-то, то выбрала бы себе другую профессию. Извините, но мне пора.

Уже в прихожей я вспомнила, что узнала не все, что хотела.

– Подождите, вы помните некого Николая Бельского? Он снимал помещение под офис в том самом лабораторном корпусе.

– Помню: исключительно порядочный человек, – сухо кивнул Павел Васильевич. – Как жаль, что с ним все закончилось столь бесславно. Но в нашем любезном отечестве от сумы да от тюрьмы не зарекайся. А налоговое законодательство, увы, так несовершенно…

– Николай тогда оказал институту неоценимую услугу! – с жаром подхватила Зоя Александровна. – Поистине неоценимую.

– Совершенно верно, – согласился мой собеседник, взгляд которого оставался таким же холодным. – Он из каких-то своих источников узнал, что здесь неподалеку собираются строить торгово-развлекательный центр, настоящий небоскреб. Следовательно, лабораторный корпус и участок, который он занимает, многократно возрастают в цене. Именно поэтому пришлось расторгнуть первую сделку. Ну-с, не смею вас более задерживать.