Книга Кто стрелял в президента - Елена Колядина

— Демыч, а чего мы тогда здесь сидим? Люди, вон, без ног летают в свое удовольствие. Надо бросать к собакам пингвинов и начинать серьезным делом заниматься. — Серега немного подумал, плечи его расправились. — Возрождать российскую авиацию.

Забегая вперед, скажем, что Демыч и Серега действительно…

Нет, не будем забегать. Вы сами обо всем узнаете. Точнее, услышите.

А Люба плыла в парном молочном облаке, в праздничных знаменах загорелого весеннего воздуха и пела счастливые песни собственного сочинения. Вообще-то песни были грустными, про безответную любовь. Но Люба полагала, что в вопросе неразделенных чувств ей повезло больше всех на свете: никому на земле не выпадала еще такая огромная безответная любовь! Она от этого была безраздельно счастлива. «За что мне столько счастья?» — радостно недоумевала Люба, пролетая сквозь золотистый столб солнечного света. Она, Люба, может сочинять песни. Она может громко петь их. Она может сама ползать из комнаты в комнату. Она может летать. Она может все! А ведь множество людей могут только ходить. И ничего больше.

Внизу, на глубине тысячи метров, в прозрачной воде неба показалось Белое озеро, на берегу которого лежал Любин городок. Озеро было таким большим, что сливалось с занавесом горизонта, и оттого всегда казалось Любе бескрайним. Она представляла озеро океаном и мечтала, как окажется на другом его берегу, усыпанном мерцающими огнями больших городов с отапливаемыми концертными залами. Как ни странно, мечта ее начала сбываться — вскоре показался другой край озера. Впрочем, Люба не видела в этом ничего странного. Мечта тем и хороша, что может быть бескрайней и при этом вполне умещаться в чашу озера возле глухого городка. Мечта — это тот случай, когда начисто опровергается правило о том, что часть всегда меньше целого. Многие люди твердо убеждены в этом. Ошибка в убеждениях возникла из-за того, что эти люди могли ходить. Они выходили за порог своего дома, шли вроде бы верной дорогой, но быстро уставали. И возвращались назад в твердой уверенности, что мир гораздо больше той части пути, которую может осилить человек. А Люба ходить не могла. Измерять дороги шагами собственных ног ей не довелось — весь ее мир был в песнях, поэтому она была абсолютно уверена, что он, мир, ей по плечу. Надо только встать с колен. Твердо встать на ноги. Ногами вполне могут быть и руки. Если они с головой. Люба руки тренировала неустанно: отжималась от пола, делала стойку, упершись в поручни. Десятки раз подряд снимала и вновь ставила на вытянутой руке кастрюлю на плиту. До изнеможения крутила ведущие колеса, не позволяя Надежде Клавдиевне возить коляску за ручки для сопровождающих лиц.

Неожиданно Люба почувствовала резкий рывок вверх. Над головой раздался хлопок, какой издает развевающееся знамя, и Люба увидела купол раскрывшегося парашюта. Захватывающий дух полет сразу прекратился. Люба и коляска повисли. Так часто бывает, когда тебя хотят спасти: ты уже не летишь, а стабильно и безопасно болтаешься между небом и землей.

«Эй! — строго прикрикнула коляска. — А ну не балуй. Чего привязался?»

Парашют сохранил военную выдержку. Он лишь слегка покачал головой, мол, вот с какой публикой приходится иметь дело. Дожили — коляски инвалидные небо покорять надумали. Эх, до чего Горбачев с Ельциным нашу авиацию довели!..

Люба деликатно подергала стропу, надеясь возобновить стремительное движение вперед. Но парашют держал свою ношу упорно, как веревка висельника. Веревка туго знает свое дело. Дергайся, не дергайся — мое дело удержать тело. Согласитесь, такая верность своему профессиональному долгу не может не вызывать уважения.

«Парашют только накинь, а черт сам затянет, — бестактно, но, надо признать, довольно к месту перефразировав народную мудрость, припугнула Любу коляска. Тут же, впрочем, перекинувшись на парашют, она принялась чихвостить купол: — Полетать не дал людям, бес! Только озеро облететь собрались, поглядеть, как там на другом берегу, не осталось ли колесных пароходов? А тут тебя леший надавал».

Люба, заслышав этот экспромт, фыркнула. Дабы прервать ворчание, парашют снисходительно заскользил в сторону дальнего берега. По озеру пробежала серебристая волна, и Люба с восторгом увидела, что это играет косяк мелкой рыбки, наверное, сущика. Или шпрот. Ой, нет, шпроты — золотистые. Значит, все-таки сущик. От избытка красот Люба вновь запела, любуясь своим красивым и сильным тоненьким голоском:

— О, дельтаплан, спаси его!..

Песня, прямо скажем, не была шедевром. Он (кто — «он», было известно только Любе) не понял ее (Любы, надо полагать) любви и улетел на дельтаплане с другой. Разбежался и прыгнул с обрыва. Но, видимо, страдая дальтонизмом, несчастный принял дельту реки за колышущееся поле и рухнул прямо на дно. А Люба, в смысле героиня Любиной песни, разбежалась и прыгнула с обрыва следом. Н-да…

Надо сказать, коляска к Любиным песням о любви, в силу уже известного вам жизненного опыта, относилась предвзято.

«Река моих слез текла по пустыне, и раны остались там и поныне». Ну что это такое? Коррозия металла натуральная, — критиковала коляска мысленно — конечно, мысленно! — очередной поэтический крик Любиной души. — Ты сочиняй: солнце на спицах, синева над головой! Это я понимаю».

Чайкам, которые обгоняли Любу с коляской, песня тоже показалась сомнительной.

«Кто это нужду тянет?» — застонал главарь, здоровый как буревестник.

«Зефирова, — поморщилась тучная чайка. — Песня называется! Ты пой про тину, про червей, про богатые запасы промысловой рыбы. А тут… Пошлость га-гая! «Гы-гы, ты меня не зови, га-га, я теперь не твоя». Того и гляди, про браконьеров петь начнут. Барды». «Бардак», — согласилась еще одна раскормленная чайка, толстая, как больничный чайник.

Парашюту упоминание о дельтаплане не понравилось еще больше, чем чайкам. А кому понравится? В общем, парашют обиделся и резко, как реформа ЖКХ, затормозил. Люба и коляска повисли над озером. Ветер прекратил свистеть в ушах и спицах, и сверху довольно разборчиво донеслись обрывки фраз.

«Ранцевый парашют. Потомственный русский офицер. Изобретение Котельникова, не раз выручавшее… В 2002 году исполнилось 160 лет. С этим пидором крашеным… С этим дельтапланом…»

«Что такое?» — недовольно спросила коляска, раскачиваясь авоськой.

«Штиль, — хладнокровно сообщил парашют. — Можете пока покурить».

«Безобразие, — принялась гундосить коляска. Потом взглянула вниз. — Ой! Ой, Любушка, он нас утопить вздумал. Ты-то выплывешь, а я на корм рыбам».

Люба заопасалась: «Может, вы сможете продолжить наше движение?» — вежливо спросила она, задрав голову.

Парашют строго взглянул вниз, храня невозмутимый вид, но тайком еще гневаясь на дельтаплан из Любиной песни. Любины тонкие русые брови были испуганно сведены дельта… домиком. Между ключиц, в яремной ямке, встревоженно билась жилка. Парашют качнулся и великодушно поплыл к берегу.

«Спасибо», — поблагодарила Люба.

Поравнявшись с чайками, Люба извинилась: «Мои песни еще не совершенны. Я постараюсь петь потише. Простите, что потревожила».