Книга Чернокнижник - Максим Войлошников

Позднее, через пару лет, во времена ли еще Екатерины I или уже Петра II, холодный сиверко занес в Белое море английский корабль, шедший в полярные моря. Близ Соловков с ним и повстречался гукер Лодьи.

Путь в Белое море, в Архангельск, был проторен английским штурманом Ричардом Ченслером во времена Иоанна IV Грозного, искавшего связи с заморскими странами. Некоторое время спустя, после прибытия иноземного корабля на Северную Двину, два других таких же судна были найдены замерзшими у Кольского побережья, и весь их экипаж во главе с начальником той самой экспедиции, Хью Уиллоби, представлял собой мерзлые трупы. Никто не скажет за давностью лет, что помешало англичанам разобрать судно на дрова и продержаться какое-то время в живых, обогреваясь у костров? Почему они умерли, если у них была теплая одежда и запасы еды? Среди зимы их обнаружили оленеводы, о чем и донесли русскому начальству.

С другой стороны, можно поставить вопрос и по-иному: кто помог мореплавателю Ченслеру достигнуть живым русских поселений и не разделить печальную судьбу его компаньонов по торговой экспедиции? Просторы Севера всегда были полны тайн, неразрешимых из-за их отдаленности и безлюдья…

И вот теперь иноземное торговое судно вынесло почти к самым опасным берегам Соловков. Мореплаватели обрадовались встреченным промышленникам и пытались с ними говорить, но те не знали языка, равно как не было толмача и у англичан. К счастью, отец вспомнил давно подмеченный талант сына и кликнул его:

— Гаврюшка, ну-ка, попробуй, поболтай с иноземцами!

Смышленый Гавриил и здесь сумел выручить отца — послушав речь иноземцев, убедился, что она похожа чем-то на норвежскую — оба языка германские, — и вскоре сам кое-как заговорил на их наречии. Он с пятого на десятое перевел им советы старшего Лодьи, как дойти в Архангельск и выйти обратно через узкое горло Белого моря.

— И в кого ты такой, Гаврюшка, в папаню, поди! — льстивым голосом говорила мачеха, наливая в миску щи и умильно глядя на отца, от которого узнала эту историю.

— Да нет, не в меня — ведь Гаврюшка у меня приемыш! — отвечал отец. — Нашли-то его у погоста, говорить еще не умел, Василиса, жена, была бездетная, так взяли к себе. А кто его настоящий батька — Бог ведает!

После той встречи с аглицкими мореманами парень загрустил и не раз выражал вслух желание выучиться всяким наукам и повидать дальние страны. Но отец знал только работу, промысел, и никуда сына учиться не посылал. Спасибо, что соседский дьячок несколько лет тому назад выучил мальчишку хоть грамоте и арифметике.

Лодья-старший был человек рисковый, своего старался не упустить. И хотя везло ему, не раз команда попадала в тяжелое положение, иногда по случайности, а нередко из-за того, что хозяин стремился как можно полнее использовать промысловое время. И вот однажды поздней осенью их затерло льдами на ладье близ голого каменистого островка. Быстро подступившие льдины, пригнанные голомянным ветром, отрезали все пути. Промышленники сразу поняли, что везение закончилось. Обычно во время вынужденной зимовки во льдах люди гибли из-за холода, голода и цинги. Тогда в поминовение о них дома ставили памятные кресты, на которых были вырезаны имена тех, кто не вернулся в родное село.

Вот и в эту зиму в семьях ушедших в море промышленников воцарились тревога и печаль.

Решиться идти на матерый берег пешком по морскому льду мог только человек, не боявшийся умереть в ледяной трещине, которые раскрывались при любом движении льдов, точно голодная пасть, поджидающая жертву. Не страшившийся застрять перед непроходимой полыньей или заблудиться и замерзнуть в снежной заверти. Такие люди редки. Не было отчаянных и среди пропавших в этот раз добытчиков: все они — обычные поморские мужики.

Однако произошло чудо: еще до Рождества люди Лодьи вышли на родной берег из самого сердца снежной заверти. К спасшимся неведомым образом поморам односельчане сразу пристали с расспросами. И выяснилось, что тем бесстрашным, который таки вывел всех этих людей к берегу, оказался молодой Гавриил Лодья. Как только льды обступили их, он сразу все понял и сказал:

— Двум смертям не бывать, а на зимовке нам встречи с косой гостьей не миновать! Еды мало, друг друга глодать станем! Пойдем навстречу судьбе сами!

И, увлеченные его даром убеждения, сделав снегоступы из досок, поморы пошли безропотно за ним на верную смерть, в ледяную пустыню. Продуктов не могло хватить и на половину дороги, но они двинулись. Точно звериным чутьем, молодой Лодья находил путь среди трещин и торосов, иногда уходя вперед, затем возвращаясь и ведя всех дальше, в обход бескрайних полыней. Вначале для переправы тащили с собой малый челнок, но потом сил не стало, и его бросили. Ночевали в снегу, сбившись в кучу и зарывшись в сугробы возле вздыбленных торосов. Еда закончилась на полдороге, вскоре началась метель, затрещал лед. Тут все поняли, что пришел конец. Но молодого Лодью никто не упрекал: конец один, и отчего его встречать, сидючи на месте, без борьбы?

Гавриил ушел в метель, казалось, навсегда. Но через несколько часов он возник из снежной заверти, с нечеловеческой силой волоча тушу громадного тюленя, сверху частью объеденную.

Промышленники ринулись к убоине, стали срезать сырое мясо, воняющее рыбой, и пожирать его. Так он спас всех от голода. Гавриил сказал, что убил тюленя в полынье, и пока шел, отрезал куски и ел. При виде такой сверхъестественной удачи и силы промышленники стали украдкой креститься.

Но зоркий Степан Лодья один приметил, что, уходя, сын не взял промысловой рогатины. Да и тюлень был не ножом покромсан, а загрызен и объеден каким-то зверем. А здесь, на льду, такой зверь мог быть только один — белый медведь. И он, не сожрав половины туши, добычу добром не отдаст… Не дрался же Гавриил за тюленя с медведем?

Так и продвигались они дальше, и еще пару раз ходил молодой Лодья на охоту и неизменно приволакивал добычу. И вел их иногда сквозь злую метель-заверть, когда «матка» — поморский компас, бешено вращал стрелку, показывая зенит и надир вместо севера и юга; вел без ошибки, нечеловеческим чутьем. Пока, наконец, не показались им береговые валы и не выбрались они на твердую землю.

Когда вышли к людям, один Гавриил, вероятно, по выносливой молодости сохранял здоровый вид — остальные его спутники были сильно истощены и обморожены. Но все до одного промышленники добрались живыми — и никто не отрицал в том единоличной заслуги молодого Лодьи. Только почему-то после этого похода спасшиеся замолкали, когда при них называли имя их спасителя. Они никогда более с ним не общались, и ничего о нем не говорили, и на уста их точно накладывался замок, когда этих людей спрашивали об их чудесном вызволении из ледяного плена. И даже сторонние люди замечали, что и отец-Лодья стал как-то отчужденно относиться к своему сыну.

Именно тогда, видя, что в родных краях жизни уже не будет и все станут впредь на него коситься, молодой Лодья и задумал отправиться на учебу в Москву. Он каким-то неведомым путем получил паспорт в воеводской канцелярии, собрал немудреные вещички и двинулся в первопрестольную вслед за рыбным караваном, ушедшим накануне. Домой он более не возвращался.