Книга Козлы отпущения - Эфраим Кишон

И вот появляется эта Мици, ростом с мизинец, и пытается удалить меня с дороги. Я не считал ее соперницей, достойной сражения, пока она не предложила мне пойти повеситься на первом попавшемся дереве. Разумеется, человек с чувствительной душой средневекового рыцаря без страха и упрека после этого уже болтался бы на дереве в ближайшей роще. Но мы живем не в средние века, господа, — о, нет!

Раздумья о средневековье заставили меня вспомнить о предстоящем судебном процессе из-за этой невозможной статьи Пепи. Я воздел очи к небу и, увидев, что там собираются грозовые облака, поспешил в кафе «Хоп».

Там в уголке я обнаружил Пепи, обложенного толстенными книгами. Он строчил очередную статью. Я направился было к нему, но Йони, метрдотель, остановил меня.

— Извините, господин, — вежливо сказал Йони. — у меня есть указание господина главного редактора не допускать к нему никаких людей, которые могут ему помешать. Говоря словами самого редактора Шумкоти, даже папе римскому запрещено к нему подходить.

— Дружок, — сказал я тихо, — подойди, пожалуйста, к твоему главному редактору и скажи ему, что здесь Гидеон Пинто, а не какой-нибудь папа из Ватикана, просто Гидеон Пинто, лично. Это все, что ты должен сказать, дружок, не больше и не меньше. Иди.

Я уселся в сторонке и увидел, как метрдотель подошел к Пепи на цыпочках, чтобы, не приведи Господи, ему не помешать. Через минуту Йони возвратился:

— Ну что вы упрямитесь, господин? Я же сказал, что нельзя мешать господину главному редактору.

— Ты сказал ему, что Гидеон Пинто здесь?

— Сказал.

— И что тебе ответил этот сопляк?

— Точный ответ господина Шумкоти был весьма насыщен эмоциями. Он просил передать, чтобы вы записались на прием к нему у секретаря.

— Черт побери, кто же этот секретарь?

— Я.

Продолжить Йони не успел, так как я силой прорвал кольцо обороны и подошел к Пепи, обуянный гневом.

— Это что такое?! — закричал я с лицом, пожелтевшим соответственно моменту. — Тебе взбрело в голову, что я должен записываться к тебе на прием, сволочь?!

Пепи медленно поднял на меня взгляд, холодный, как лед, как лед в начале таяния:

— Нет, дружок, тебе не нужно никуда записываться. В будущем я назначу официальные часы приема и каждый сможет ко мне свободно подойти. Однако сейчас я занят написанием новой, очень важной статьи — открытого письма профессору Силу. Это будет произведение, которое изменит лицо общества. Так что не устраивай здесь скандалов, дружок.

Да, мне уже многие говорили, что я, когда волнуюсь, склонен повышать голос до крика. Я уселся напротив Пепи и спокойно заказал пиво у телохранителя Йони. Мне это было необходимо, поскольку искусственно официальный тон Пепи просто выводил меня из себя.

— Послушай-ка, Пепичка, — процедил я сквозь зубы, — не выставляйся передо мной важным человеком, а то я тебе такую оплеуху отвешу, что все твои зубы разлетятся. Ты думаешь, дорогой, что забрался на самую вершину? Да я быстренько могу столкнуть тебя в яму и закопать, как только мне захочется. Я докажу в суде, что ты, а не я, написал ту идиотскую статью против Пулицера. А затем побегу в газету и покажу им твои показания на суде, где говорится, что я создал эту сенсацию, а ты просто негодяй, который прокололся.

Пепи одним духом допил свое пиво.

— Ты прав, — сказал он, — извини. Но ты ведь знаешь, что пока я не выпью хорошенько, у меня нет ни малейшего понятия о том, что я говорю или пишу. Извини.

Мы отогнали официанта, который вертелся возле нас, и я вкратце описал Пепи, какое будущее ждет нас в связи с приближающимся судом с лысым. Пепи обуял страх, ибо мой друг в конечном счете всегда был жалким червяком, и он принялся меня умолять, чтобы я взял на себя всю ответственность за ту клеветническую статью, так как он опасается, что его бросят в тюрьму на самом пике журналистской карьеры из-за ложных показаний.

Пепи просто уменьшался на глазах. Я достал из голубого конверта угрожающее письмо Пулицера и без слов сунул его под нос парализованному страхом журналисту. Затем задал ему животрепещущий вопрос:

— На какую компенсацию я могу рассчитывать за все мучения, что падут на мою голову, если возьму на себя в суде ответственность по делу Пулицера?

Пепи долго колебался в вопросе выплаты компенсации, которую он может мне предложить, но наконец пришел к определенному решению:

— Триста форинтов. В два платежа.

— Слушай, Пепичка, я не хочу даже упоминать о шантаже, но если ты ведущий журналист в газете, которая для тебя — просто золотое дно, а ты не способен уступить в пользу друга жалких пятьсот форинтов, тогда давай оставим это дело. В любом случае я сейчас начну все необходимые судебные процедуры.

— Ладно. Привет.

Ну, хорошо! Я встал, не говоря ни слова, и направился к двери. Там я на некоторое время задержался, и тут у меня мелькнула оригинальная мысль:

— Ладно, так может дашь мне все-таки первую часть моей компенсации?

Пепи с откровенно презрительной усмешкой потянулся к новому бумажнику и выдал мне аванс в размере ста пятидесяти форинтов в соответствии с нашим джентльменским соглашением. Я тут же сунул деньги в карман, добавив, что и расходы на адвоката будут, разумеется, возложены на него. Друг глянул на меня задумчивым взглядом, однако согласился с моим требованием при условии, что я предоставлю квитанции от адвоката, заверенные у нотариуса.

Затем Пепи заказал двойной абрикосовый ликер и продолжил в качестве доктора Шумкоти писать очередную глупость, которой предназначалось изменить судьбу человечества.

* * *

На деньги, что попали ко мне в руки, я накупил всяких необходимых вещей, в которых давно нуждался. В том числе коробку кубинских сигар и восемь бутылок отличных напитков французского производства. Для приобретения всего этого мне пришлось проявить немало гражданского мужества, ибо вдова Шик, как только я поселился в ее доме, однозначно заявила мне, что не потерпит табачной вони, алкоголя и женщин. Я хорошо помню ее обиду, когда я попросил ее оставить мое жилище, поскольку она все-таки входит в третью из вышеозначенных категорий.

Но теперь я мог не слишком ее бояться, ибо вдова уже некоторое время пребывала в смятенных чувствах. Утром она не открыла, как обычно, свой магазин, и вместо этого молилась часами напролет в своей комнате.

Я спросил ее, что случилось, и она ответила мне с ледяным выражением лица:

— Я согрешила, жутко согрешила, и Господь меня предупредил. Господи, грех на мне…

Она не открыла мне подробностей, но в этом, собственно, не было необходимости, ибо за день до того она получила письмо следующего содержания:

Уважаемая госпожа! Позвольте мне выразить глубокую благодарность за сто форинтов, которые я получил через газету. Деньги пришли как раз вовремя, однако жаль, что Творец не сподобил Вас послать двести форинтов. В этом случае, а я не сомневаюсь, что он наступит, Вы заслужите двойное благословение всех святых, которые тщательно следят за каждым грошом, который жертвуется от всего сердца.