Книга Крушение лабиринта - Ярослав Астахов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пузырящаяся пена скользит по ступеням лестницы, отступая… и вновь нахлестывает волна.
Примолкшие, боги наблюдают, рассеянно, за самой древней в этом мире игрою: воды и камня. И светится вино в чаше Тессия.
– Я вспомнил эту историю, Селий, – говорит он, – и… знаешь, пока рассказывал я ее тебе… понял, кажется, какая тут возникает Сила. Да и на что она у людей растрачивается!
Особенно большая волна разбивается в этот миг о ступени.
– Понял, – соглашается Селий.
– И ты созрел для следующего шага, – продолжает летучий бог, выдержав подобающее молчание. – И быстро же научаешься ты ходить, младенец! Когда осознаётся тщета блуждания в лабиринте страстей – ненависти, ревности, зависти… – это значит: приходит время услышать песню о более достойном приложении Силы. Песню о Лабиринте.
ПЕСНЯ
И Селий поднимается со скамьи. Он делает рукою знак «жди», после чего скрывается в отверстии грота и вскоре появляется вновь, но уже с кифарой. Становится на ступенях…
Тессию кажется, что перед ним иной бог, как будто и не знакомый – настолько преображено лицо Селия. Но это не огонь вдохновения. А это нечто иное: это – какой-то особенный внутренний тихий свет.
Летучий смотрит за горизонт, за линию, где соприкоснулись пространства неба и моря. И словно б непроизвольно, словно бы пребывая в рассеянности – перебирает струны…
Сначала он при этом не произносит ни единого слова. И лишь через какое-то время – тихо, ни сколько не интонируя, но как-то неправдоподобно отчетливо – напевает…
И Тессий не один раз потом будет пытаться вспомнить эту песню о Лабиринте. И постоянно какая-то часть ее будет вспоминаться ему, а какая-то – нет.
Возможно, это потому что он скорее видел тогда, чем слышал, о чем ему и морю пел Селий. А с виденным оно так: попробуй помнить во всех деталях и что-нибудь обязательно ускользает. Но впечатление от увиденного сильное, нежели от услышанного. И много более цельное…
Песня о Лабиринте – неповторима. Ни в точности, то есть так, чтобы сохранялись рифма ее и ритм; ни даже и приблизительно, чтобы удерживалась хотя бы полнота ее философского содержания… Сам Селий не сумел бы, наверное, воспроизвести эту песню свою еще один раз. Едва ли осенит на земле и вновь это вдохновенье высот, которых причащается бог лишь в небе!
Воспоминание же Тессия о сей песне, хотя бы более-менее удовлетворяющее его, останется, насколько ему возможно быть выраженным словами, следующее.
Слово рождает смысл.
И отражается в слове смысл, и множатся отражения.
Они лучатся наподобие света и они текут, как река.
И сталкиваются течения.
И образуются стоячие волны,
И завихрения, и согласованные потоки.
Рождается Лабиринт.
И отражается в самое себя.
И начинается так ТЕЧЕНИЕ Лабиринта.
Как целостное стремление, которое не зависит, уже,
От складывающих его потоков.
И так родится Пространство.
Но и оно отражается в самое себя – и родится Время.
А Время собирается в звезды.
И нескончаемо, тихо и равномерно
Точится из горящих бездн.
Так Лабиринт становится основанием Бездны –
Алмаза более твердого, нежели сама твердь.
И отражается Лабиринт – Бездна –
Во всех потоках, селящихся на тверди.
Поэтому глубок язык моря.
И ветер не забыл песню Первых –
И кланяются ветви деревьев,
Трепещут одеяния и струятся волосы,
И делаются бездонными небеса,
И рвется горизонт, как струна, когда поет ветер.
Но скаредна душа тверди.
Она не допускает в себя играющий Лабиринт.
И воинствует она, как завистница, против Бездны.
И всякая дорога земли – тщета.
И однако… посреди земли – море, посреди моря – остров.
И вот, лишь посреди острова уступает Бездне земная твердь.
Двенадцать отверстий-врат посреди него.
И они же – двенадцать отверстий-стражей.
И разветвляются, словно корни, пути от этих отверстий.
И образуют пересечения.
И ведут глубже, чем корни самого острова.
Те каменные коридоры-пути текут:
Ведь и они есть отражение Лабиринта – Бездны.
И медленное это теченье камня родит огонь.
И движутся во глубине огненные потоки.
И тесно им в тверди камня.
Ведь каждый бы из них мог лететь, словно луч.
И сталкиваются огневые реки, воюя.
И возникают яростные смешения,
И напряженные стоячие волны,
И редки согласованные потоки…
Родится новый – безумствующий и опрокинутый – лабиринт.
Во глубине же глубин самое себя выжигает ярость –
Столь велика она.
Так обнаруживается тщета ярости.
И тесное отступает.
И воскресает, во всей свободе своей, Пространство.
И так она засыпает во глубине,
Глубиною уравновешенная, земная твердь.
Там делается острие иглы тем же самым, что и все небо.
И вечный Лабиринт проступает в новорожденной Бездне.
Вновь отражая собственные пути.
И просыпается Время.
И собирается оно в звезды.
И складываются светила в рисунки смыслов,
Разбросанные по пустоте.
И смыслы возвращаются к Слову.
Аккорд рассеивается… Селий оставляет кифару и, не оглядываясь, идет по ступеням к морю. И белое одеяние покидает его само, как сброшенное на руки ветру, когда проходит он играющую полоску пены.
И Тессий устремляется вслед. А для него все продолжают звучать, пронзая бесконечную даль, струны отрешенной кифары.
ВЫБОР
Солнце свершило треть нисходящего своего пути; купание возбудило голод и он был утолен устрицами, и вот – друзья неподвижно раскинулись на мелкой и разогретой солнцем прибрежной гальке. Взгляд Селия убегает в небо, доступное только ему и птицам.
– Она подобна расплавленному металлу, – медленно произносит летучий бог, – Сила, ибо она способна быть отлита в бессчетное число форм…
И умолкает. И будто бы хотел он прибавить и еще что-то, но вдруг раздумал произносить вообще какие-либо слова.
– Ты пел чудесную песню, – склоняется к нему Тессий, наскучив ждать продолжения оброненной фразы. – И вот я вспомнил: путь из моей прошлой жизни в теперешнюю лежал по долгому коридору. Прямому, словно струна. И отходили от него в стороны какие-то еще ходы, подобно ветвям от ствола дерева. Свет факелов не разогнал тьмы, что стояла в них, как вода в колодце… Скажи мне, Селий… так это вот он и был, воспетый тобою с такой захватывающей силой… ведь это он и был – Лабиринт?
