Книга Неподвластная времени - Анхела Бесерра
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через десять минут, когда полиции удалось обуздать уличное движение, собравшихся оглушил топот лошадиных копыт. Со стороны площади Согласия на широкий бульвар вступила кавалькада белоснежных арабских скакунов с развевающимися на ветру гривами; за ними следовал позолоченный мусоровоз, из которого во все стороны разлетались золотистые листовки с названием выставки: "Подлинности".
Выстроившись по сторонам грузовика, всадники шагом сопроводили его до Гран-Пале. Над толпой пронесся вздох изумления.
Из кузова мусоровоза под гром аплодисментов появились Сара Миллер и ее супруг, оба в черном.
Пока художники приветствовали собравшихся и позировали для прессы, сквозь толпу к оцеплению пробралась босая девчонка в черном пальто.
Кадис заметил ее издалека. Бледное личико без тени макияжа казалось до боли юным и чистым. Из-под черного берета выбивались локоны цвета меда, глаза, похожие на две золотые монеты, лучились нежностью и лукавством.
Репортеры и фотографы окружили Сару и Кадиса плотным кольцом, вопросы сыпались со всех сторон, не давая перевести дух.
— Как вы относитесь к творчеству своей жены?
Чья-то камера загородила Мазарин. Кадис отстранил объектив и начал пробираться к девушке, не сводя глаз с ее босых ног.
— Вы склонны рассматривать выставку как политический протест?
Какого дьявола она здесь делает?
— Ее можно считать призывом к бунту?
Какая она красивая... И как она здесь не вовремя.
— Ваше молчание означает согласие?
Кадис не отводил от Мазарин острого, внимательного взгляда. Он укорял свою ученицу, безмолвно приказывал ей уйти...
— Не собираетесь ли вы обратиться в своем творчестве к судьбе городских маргиналов?
Нет, пусть остается, только близко не подходит. Просто знать, что она где-то здесь...
— Не кажется ли вам, что недавние волнения на окраине города можно как-то соотнести с проблематикой экспозиции?
Сара шептала что-то ему на ухо, но Кадис не слышал. Мазарин целиком завладела его сознанием. Бурное море в ее глазах, гладкая кожа ее босых ног...
— Кадис, могу я узнать, что с тобой творится? — поинтересовалась Сара, улучив момент, когда напор прессы немного ослаб. Опомнившись, Кадис крепко сжал руку жены, намереваясь поскорее увести ее подальше от толпы и, само собой, от своей ученицы.
— Здесь слишком много народу. Пора забраться внутрь. Мне явно не повредит двойное виски.
Мазарин жадно разглядывала Сару Миллер. Законная супруга Кадиса, героиня стольких книг и журнальных статей, настоящая знаменитость, женщина, каждую ночь засыпавшая подле ее кумира, стояла в двух шагах от нее. Эта женщина делила с Кадисом все, кроме радости. Мазарин с горечью признала, что ее соперница не просто красива: она излучала талант и внутреннюю силу.
На мгновение их взгляды скрестились, и Сара холодно улыбнулась девушке. Мазарин ответила на улыбку, искоса посмотрев на учителя, чтобы напомнить себе, ради кого она сюда пришла.
Знаменитая чета растворилась в толпе репортеров, гостей и критиков, а Мазарин снова осталась совсем одна.
В небе сгущались тучи, и зеваки, осознавшие, что ничего интересного больше не произойдет, постепенно начали расходиться. Внезапно запахло дождем, и густые облака рассекли первые молнии. Девушка не двигалась с места, продолжая глядеть на дверь, за которой исчезли Кадис и Сара Миллер. Ее ступни затекли от усталости и холода.
Мазарин не собиралась уходить. Ей хотелось снова увидеть Кадиса, ощутить его присутствие. Приблизиться к нему, сделаться ему необходимой и за пределами студии.
Хлынул дождь, и скоро Мазарин вымокла до нитки. Полы пропитанного водой шерстяного пальто обвисли и почти касались земли. Девушка по-прежнему не двигалась, словно приросла к асфальту.
Кадис смотрел на дождь из широкого окна Гран- Пале; он держался в стороне от гостей наедине со стаканом виски и своей печалью. Глядя на площадь сквозь залитое водой стекло, художник вел безмолвный диалог со своей ученицей.
— Мазарин, малышка... что же ты стоишь под дождем?
— Кадис... Не бросай меня. Неужели не видишь, как ты мне нужен?
— Тебе не стоило здесь появляться.
— Разве не я твое вдохновение?
— Наша жизнь сон. Не нужно путать его с реальностью.
— Мне холодно.
— Девочка моя... Ты дрожишь. Иди домой.
— Если бы ты мог меня обнять...
— Завтра, едва рассветет, я буду с тобой.
— Как же мне хочется, чтоб ты меня обнял.
— Завтра ты будешь мне позировать. Я вновь увижу твое тело и услышу, как бьется твое сердечко.
— Прикоснись ко мне.
— Я буду любоваться тобой...
— Коснись меня рукой, как касаешься кистью.
— Я не трону тебя, не оскверню. Ты чиста. Моя дева, прекрасная дева.
— Кадис...
— Девочка моя. Как поздно я тебя встретил!
— Поцелуй меня. Мне нужен твой поцелуй. Я хочу ощутить твой язык у себя во рту. Хочу знать, на что похож твой поцелуй.
— Как поздно! Нет, лучше я буду тебя писать. Пусть мое желание остается неутоленным. То, что можно написать, никогда не умрет.
— Обними меня. Мне так нужно твое объятие.
— Мы просто поиграем. Я превращу твое тело в живой холст, стану ласкать его одними глазами.
— Мне нужно твое тело. Твое тепло... Мне так холодно.
— Нельзя разрушать колдовство.
— Иди ко мне...
— Нельзя обрезать крылья вдохновению.
— Пожалуйста...
— Мне достаточно поймать твой взгляд, прикоснуться к твоей душе... Так рождается искусство.
— Кадис...
— Иди домой, малышка. Завтра мы снова увидим наш сон.
— Подойди...
Кадис отошел от окна. Слезы Мазарин мешались с дождевыми струями. Девушку вновь охватило тошнотворное ощущение собственного сиротства. Мазарин задыхалась от рыданий, одиночество тянуло ее к земле, как тяжелое мокрое пальто. В небе с новой силой засверкали молнии; серебряные сполохи пронзали небосвод над головой Мазарин, словно обнося ее магическим кругом; внутри этого круга не было дождя. Стекла в окнах Гран-Пале зазвенели от оглушительного раската грома. Молнии вспыхивали и гасли, подчиняясь ритму непогоды. Безжалостная ночь накрыла дворец ледяным саваном.
А на другом конце улицы, укрывшись за пеленой дождя и тумана, Мутноглазый с неподдельным интересом и нескрываемым отвращением разглядывал свой портрет. С одной стороны, было здорово видеть, как твое собственное изображение возвышается посреди мокрого тротуара; с другой — его главное сокровище — символ — оказалось выставленным на всеобщее обозрение. Что скажут остальные, когда увидят его изображение? Ведь он позволил сфотографировать то, что должно быть скрыто!