Книга Кровожадные сказки - Бернар Кирини
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Николя Самбен, прозванный «Колен» (1910–1986): Пьер часто хвалится, что был одним из немногих людей, лично знавших этого овернца, который — тут мой друг поднимал указательный палец, призывая аудиторию к вниманию, — был подлинным автором «Обитаемых садов», романа, опубликованного в 1964 году Анри Кенелем. «Он был его литературным негром! Именно так! Кенель не написал ни одного слова!» Слушатели озадачены, они смущенно молчат, Пьер садится и заканчивает, на тон ниже: «Все это, безусловно, возбуждало бы куда сильнее, будь Кенель известным литератором».
Марселен Эшар (вторая половина XX века): этот бывший главный хранитель Центральной библиотеки XVIII округа провел пятнадцать последних лет жизни, пытаясь доказать, что Адольф Гитлер не умер. Он выпустил вестник «Критическая библиография источников о кончине Адольфа Гитлера, случившейся в его бункере 30 апреля 1945 года». В этом сборнике он проанализировал все находящиеся в открытом доступе документы по теме на французском языке и сделал вывод, что они ничего не доказывают. Эшар предполагал опубликовать аналогичные вестники на английском, русском, немецком и итальянском языках, изучив весь массив источников (в том числе американских), но так этого и не сделал. Жорж Перек пишет о нем в XLI и XCI главах своей книги «Жизнь. Способ употребления». Не удивлюсь, узнав, что они с Пьером Гулдом часто говорили об Эшаре.
Бенуа Сидони (1915–1958): друг Андре Бретона,[9]итальянский профессор. Они с Бретоном собирались писать в соавторстве книгу. В 1940-х Сидони сочинил с полдюжины порнографических рассказов — настолько скабрезных, что, по собственному признанию автора, при каждом новом прочтении его жутко тошнило. Публиковать рассказы Сидони не стал, опасаясь судебного преследования: он показал их нескольким сердечным друзьям, в том числе граверу-иллюстратору, но и тот после долгих раздумий отказался от работы. В конце жизни Сидони уничтожил свои рукописи, «пощадив» лишь короткий роман, считавшийся менее омерзительным, чем все остальные тексты. Впрочем, судя по отдельным пассажам, которые зачитывал нам Пьер, роман этот был вполне отвратительным.
Пьер Ларош де Мерикур (1918–1956): безупречный денди, выходец из добропорядочной семьи. В тридцать лет опубликовал сборник язвительных афоризмов и роман «Черные приливы». Этот позер и циник заявлял, что устал от жизни, не успев начать жить. «Мой первый крик? Такового не было. Я просто зевнул».
Бертран Сомбрелье (1918–1984): наследник большого состояния, родился в Корнимоне (Вогезы), никогда нигде не служил, без конца путешествовал и наслаждался жизнью. Литературного дарования у него не было, но он обожал общество писателей, дружил с Жаком Превером и Робером Кантерсом. В период с 1940 по 1962 год Сомбрелье составил серию «омонимографий»: это были биографии тезок знаменитостей, он печатал их за свой счет и передавал в книжные лавки, хихикая в душе над читателями, которых так ловко надул. Его перу принадлежат следующие произведения: «Жизнь Теофиля Готье», сапожника из Латта, что в Эро; «Жизнь Камбронна», коммерческого представителя из Ду; «Комментарии о жизни Рансе», которую многие восприняли как интерпретацию романа Шатобриана, хотя это было собрание двухсот афоризмов о жизни Мориса Рансе, мелкого промышленника из департамента Верхний Рейн; «Жизнь Ленина», посвященная Клеману Ленину, служившему на бельгийской железной дороге, члену Льежского отделения Коммунистической партии. В 1959 году он опубликовал две брошюры: «Маршал Жоффр» — о кузнеце Клоде Жоффре, родившемся в 1802 году и умершем в 1850-м в Компьене, и «Президент Пуанкаре» — о жизни Матье Пуанкаре, председателя оргпрофсоюза Корнимона в 1949–1956 годах. Последняя книга Сомбрелье увидела свет в 1975 году: «Бертран Сомбрелье о Бертране Сомбрелье». Это не автобиография, а рассказ о жизни его тезки, Бертрана Сомбрелье, хозяина маленького отеля в Пиренеях, куда автор часто уезжал на весь июль.
Я решил загадку языка йапу в третий свой приезд в Амазонию. Я почти утратил надежду и готовился пополнить список неудачников, которые много десятков лет подряд ломали над ней голову, но так и не преуспели. Йапу стали своего рода легендой среди этнологов и лингвистов, чем-то вроде теоремы Ферма для математиков, пока один молодой гений не решил ее — по второму разу. Впрочем, сравнение не вполне корректно: никто никогда не сомневался, что Ферма действительно решил свою теорему, а значит, человек, равный ему по таланту, способен сделать это снова, тогда как многие исследователи не верили, что язык йапу в принципе поддается расшифровке. Так, великий голландский лингвист Вильгельм Гроос написал в одном из своих трудов, что особенности этого языка делают его несовместимым с правилами, общими для всех других языков, а посему йапу — народ, отличный от остального человечества. Гроос сомневался, что представители как западной, так и восточных цивилизаций сумеют постичь суть языка йапу. Американский этнолог Маргарет Маркер, побывавшая у йапу шесть раз между 1965 и 1974 годом, пришла к еще более радикальному выводу: никто не может понять язык йапу по той простой причине, что там нечего понимать, поскольку йапу — чистой воды сумасшедшие. «Подвергая их речь детальному разбору, — пишет Маргарет в последней главе книги “Говорить с индейцами”, — всегда вычленяешь в каждой фразе одну или несколько абсурдных нелепиц. И каковы бы ни были возникающие в связи с этим утверждением теоретические проблемы, следует признать: в большинстве случаев йапу несут чушь. Это племя безумно — индивидуально и коллективно».
С моей стороны было безрассудной дерзостью заявлять о решении загадки языка йапу. Разве мог я, молодой, никому не известный университетский преподаватель, преуспеть там, где потерпели неудачу гранды лингвистики? Мое упорство в отношении йапу всегда было предметом насмешек со стороны коллег, считавших, что я попусту трачу время. Есть дела поважнее, говорили они, чем пытаться понять язык, который высшие авторитеты раз и навсегда объявили непознаваемым: они приняли это мнение безоговорочно, не дав себе труда рассмотреть доказательства. В этих условиях получить грант на поездку к йапу от университета я не мог и вынужден был изворачиваться и лгать, утверждая, что собираюсь найти новые свидетельства, подтверждающие мнение «небожителей» о языке йапу, то есть прямо противоположное тому, что надеялся доказать на самом деле. Руководство университета отнеслось к моим словам скептически, но деньги все-таки выделило. Моя затея провалилась: я полгода таскался по джунглям за йапу и не нашел ничего, что позволило бы мне понять их речь, зато получил уйму новых подтверждений правоты тех, кто числил их сумасшедшими.
Я тем не менее не отчаялся и организовал следующее путешествие. Чтобы получить новые ассигнования, я заявил, что буду изучать нравы и обычаи племени мипибос, жившего по соседству с йапу, к которым немедленно и отправился, попав в Амазонию. Они встретили меня с распростертыми объятиями — йапу очень гостеприимны, хоть и избегают контактов с внешним миром, — и позволили снова попытаться разгадать секрет их языка. Попытка оказалась тем более провальной, что во Францию я возвращался, ничего не узнав о мипибос. В университете мне устроили головомойку и — что вполне понятно — запретили выезжать дальше парижских пригородов. Это не поколебало моей решимости: я раскупорил кубышку, взял отпуск, уехал в Амазонию и, проведя восемь недель с йапу, смог наконец понять то, что все считали непознаваемым.
