Книга Сны Флобера - Александр Белых

Красные резиновые перчатки Марго повесила сушиться над раковиной. В постели она слышала, как с них капала вода, словно отсчитывая умирающие мгновения очередного дня, наполненного множеством невеликих происшествий. Позолоченный маятник на настенных часах мерцал в темноте, будто плавники золотой рыбки. Марго глубоко зевнула. Она засыпала. Тёплая волна понесла её в безбрежную даль, убаюкивая мерными покачиваниями… Когда‑то Марго мечтала, чтобы у неё была просторная кровать, однако в её комнатёнке она заняла бы треть площади. Впрочем, и диван она редко раскладывала, ведь в широкой постели еще сильнее чувствуется одиночество.

— Вдвоём спать веселей, — говаривал Орест, обнимая её.

Комната погрузилась в смутные сновидения Марго. На перроне стояла женщина, на неё шёл поток людей. Потом перрон опустел, мокрый, залитый дождём поезд тронулся и стал медленно исчезать в тёмном тоннеле. Марго признала в этой женщине себя и догадалась, что это были проводы её собственной жизни. Вслед за тем беззвучно подошёл другой поезд, открылись двери, но никто не вышел…

* * *

Марго возвращалась с работы. Она признавалась (когда речь заходила о зарплате) не без иронии, что ходит на службу в университет как на паперть. Её корпус находился в старинном, выкрашенном в серую краску здании, где раньше, до советской власти, размещались номера борделя. Их «преемником» стал самый идеологический факультет в городе, активно контролируемый и патронируемый спецслужбами. Иногда её лекции посещал некто в штатском.

— У тебя будет сегодня гость, — по — свойски предупреждала декан, милая женщина, любимица всех студентов, многозначительно заглядывая в глаза Марго, и восклицала:

— Ах, у тебя новая причёска!

Пока Марго монотонно читала лекцию, её мысли перескакивали к образам сновидений прошедшей ночи. Она пыталась восстановить то, что присутствовало в её смутных ощуениях. Таким же зыбким выглядел после лекции город в расползающихся вязких туманах. Город словно поднялся на дрожжах. Хозяйка проспала, и квашня тумана полезла наружу, растекаясь по асфальту, нависая шапками на домах, стекая с голых, едва начинающих покрываться зеленью ветвей деревьев; проезжали призрачные автомобили, различимые только по шелесту шин. Из школьного двора выскочил мяч и, подскакивая, покатился вниз, пока не исчез в тумане.

Было без одной минуты двенадцать пополудни, когда Марго совершила восхождение на гору, в своё гнездо, откуда открывался залив в сиреневой дымке. Сквозь неё просвечивал трехмачтовый фрегат «Паллада». Марго решила по дороге зайти в магазин купить яблок. В мыслях её присутствовал тайно кто‑то третий. Он будто ступал за ней в войлочной обуви. Она называла этого попутчика — «мой посторонний». От него ничего нельзя было утаить; он выкрадывал её сны и опустошал и без того обделённое сердце; пустота обнимала её, и даже город представлял собой что‑то невесомое, беспочвенное. Её ноги утопали, вязли в этом войлочном облаке, становились ватными. Мир расползался…

Марго остановилась передохнуть. Из подворотни вслед за мячиком выпорхнула стайка миловидных корейских мальчиков в спортивной одежде, их было человек пять — шесть. Вскоре они исчезли в неподвижном тумане. Она чувствовала, как её волю сковывает паралич. В каком времени она живёт? Где пребывает её сознание?..

Навстречу ей вышла старуха, местная безумная со свирепым, морщинистым как мочёное яблоко лицом. Марго побаивалась сумасшедшей, которая всегда кричала вслед какое‑нибудь проклятие. На этот раз она прошла беззвучно, только зыркнула на Марго белками.

— Семёрка продолжается, — услышала Марго вслед.

Она вздрогнула. Казалось, вот сейчас туман рассеется и вместе с ним исчезнет всё, что отбрасывает тень, город поднимется в небо, как дирижабль, только волны будут плескаться в опустевший берег. «Вот так бы… — промелькнула безысходная мысль. — Если думаешь о смерти, значит, ты ещё жива». Как ни странно, объёмная пустота занимала в её жизни больше места, чем хождения на службу, чтение лекций, заседания кафедры, экзамены, кафедральные интриги, визиты к маме, научные изыскания и даже Орест, убывающий из её воспоминаний. «Как там мама?» — подумала Марго. На вечеринке по поводу театральной премьеры, в которой Тамара Ефимовна играла эпизодическую роль, собрались её товарки, а также один поклонник, о котором Марго была наслышана. Многих она видела впервые, не все имена запомнила. Она не задержалась надолго: поздравила, посидела для приличия за столом и покинула гостей. Когда спускалась по лестнице, заметила, как подросток что‑то писал на обшарпанной, с обвалившейся штукатуркой стене. Он бросил карандаш и побежал вниз, хлопнул дверью. Марго не любила шумных компаний, терялась среди людей. За столом суетился молодой мужчина, коротко остриженный, рослый, немного полноватый. «Валентин, бокалы опустели», — обращался к нему скромно сидящий на краю стола Владик, дальний родственник Марго. Владик приехал из Благовещенска, учился в медицинском училище, занимал комнату Марго. «Ну, конечно, пусть живёт».

С тех пор она еще не звонила маме, не справлялась, как прошли торжества, остались ли довольными гости. Сумбурные мысли не давали покоя Марго. «Фу ты, прости Господи, отрезала рыбьи головы!» — вспомнила она свой сон.

Марго прошла ещё несколько метров в тумане. Вдруг по её телу пробежал озноб, словно рой крылатых муравьёв. «Нет, рыбьи головы я отрезала наяву, вечером, а ночью приснилась окровавленная голова Юкио Мисима!»

У Марго сердце пошло ходуном. Она отчётливо услышала, как во сне голова японского писателя на белом фарфоровом блюде в кровавой луже требовала от неё какое‑то эссе о своём творчестве для альманаха «Восточный вестник»:

— Пиши! Пиши! — прошипела голова.

— Да как же! Я ведь уже написала, — оправдывалась Марго. — Я не плодовитая, больше не могу… — хныкала она.

— Не хнычь, внученька, — услышала она голос покойной бабушки.

Марго увидела себя за столом в старом доме. Бабушка отрезала ломоть круглого хлеба, затем налила в стакан молоко…

«Голова, превратившаяся в круглый ржаной хлеб», — отметила Марго. В этот момент пушка на Тигровой сопке отдала салют в честь полудня; стрелки часов на привокзальном почтамте конвульсивно дёрнулись, показывая на четыре минуты больше; голуби сорвались с крыш, пригородный поезд отошёл с четвёртого перрона. С испугу Марго чертыхнулась. «Всё символы да метафоры…» Ей увиделось: она сидит в пустой электричке, а напротив неё — паренёк, похожий на Ореста. Он прислонился к окну, за которым усыпанная звёздами глубокая ночь; трёхдневный месяц, преследующий поезд, наворачивается слезой на глаза. Электричка проносится мимо полустанка, освещённого фонарями, в ночь, в пространство, к огням других, неведомых селений…

* * *

На стареньком столе лежало надкушенное зелёное яблоко. Оно отбрасывало влажную тень, будто акварельные краски ещё не успели высохнуть. Капелька воды, подгоняемая утренним лучом, медленно сползала по яблоку в солнечном ореоле. Ржавый налёт окисления начинал покрывать белый с сочной желтизной надкус ровных зубов. Марго протянула руку за яблоком, вырвала его из потока света, громко надкусила. Этот звук хрустящего яблока словно бы надломил тишину комнаты пополам: в одной половине была Марго со своими мыслями, а в другой её время. И хотя известно, что время есть мысль, а мысль есть время, что они тождественны друг другу и не могут существовать по отдельности, как рыба без воды, Марго и её время никак не могли соединиться, её сознание оставалось как бы надломанным надвое. Эти половинки не уравновешивали друг друга.