Книга Восьмая нота - Александр Попов

Все слова свои я съела с килькой в томате, а слезы всё капали и капали на скатерть. Рядом с тарелкой образовалось несколько маленьких круглых озер. Надо было что-то предпринять: я решила, что кильку в томате я ему не отдам, доем, а там – что будет, то будет. Когда мое красное блаженство зарозовело, я вспомнила о старике, приподняла голову, а от него и след простыл. А тут и бабушка с мамой и сестренкой вернулись. Рассказала я им, кто тут сидел на бабушкиной кровати. Посмеялись они надо мной:

– Видно, от сытости ты как следует прикорнула, вот тебе дед с бородой и померещился спросонья.

– Неправда, я даже капилюськи без вас не спала.

– Ох, и выдумщица ты у нас. Посуда у тебя грязная, стол ты не протерла, полы не подмела. Вот сказки нам и рассказываешь. Принимайся-ка за работу, именинница.

Я уже, было, и поверила маминым словам, подошла к столу, а там узоры озер из моих слез. И так мне обидно стало, но перечить не решилась. От тайны, как от кильки в томате, внизу живота как-то приятно защемило, и ноги ослабели.

Где-то через неделю этот дед мне приснился:

– Ну, вот и пора пришла, знаю: род ваш не оскудеет теперь.

Хотелось заплакать, как тогда, но я внезапно проснулась и

увидела маму, всю в слезах.

– Мамочка, мамочка, что случилось?

– Бабушка умерла, доченька.

Мне хватило ума ничего не рассказывать маме, я поняла: бабушка освободила мне место быть женщиной на земле.

Оба овна

Дед мой и бабуля родились в прошлом веке, в апреле, в одном и том же роддоме. Между ними было всего-то пять дней разницы. Через двадцать лет они встретились вновь. Мороз стоял жуткий, бабушка была в легких модных туфельках, у них это тогда называлось «форсить». Дедушка снял со своих рук теплые вязаные варежки и водрузил их на маленькие бабуськины ножки. С тех пор он никогда не носил ни варежек, ни перчаток, ему всё казалось – бабушкиным ногам тепла не хватает.

Через два года они поженились, а еще через год дед нес, на полусогнутых от страха коленях, маленький кулечек – мою маму. Она в отличие от меня получилась очень умной, ее долго учили в школе, потом в институте. А меня все не было и не было.

Я родилась на два месяца раньше срока и до сих пор не жалею об этом. Меня ждали два удивительных существа – оба овна, бабушка и дедуля. Мы долго и счастливо жили все вместе в большом доме с огородом. По утрам дедушка будил каждый мой пальчик по отдельности, а бабуля в разбуженные ладошки насыпала малины прямо с куста. Жить в детстве было вкусно и очень весело, оно пахло блинами и всевозможными вареньями. Папу с мамой я видела редко: уходили на работу они рано, возвращались поздно.

Буквы я знала все до единой, но читать не любила: детские книжки все на одно лицо, а до взрослых рост не позволял дотянуться. Да и зачем книжки, если на моих глазах ежедневно продолжался обворожительный роман дедушки с бабулей. Однажды я не выдержала и спросила деда:

– Почему ты всегда стоишь перед бабулей на коленях?

– Когда подрастешь, поймешь. Сердце в поклоне выше головы.

Они до самой смерти целовались украдкой. Дед каждый день дарил бабушке какой-нибудь удивительный цветок. Где он их брал зимой, до сих пор не знает никто. После второго инфаркта бабушка слегла. Дед семь лет неотлучно просидел у ее руки. Он никому из нас не позволял ухаживать за ней. Немногословный, он только отмахивался одним и тем же:

– Она моя.

Когда бабушка умерла, дедушка не разрешил на ночь закрыть окна и двери. Отец пытался возражать ему вместе с мамой. Дед вывел нас всех во двор и показал следы от бабулиных нарядных туфель. Мы удивились, она давно не вставала с кровати, а дед сказал:

– С овнами случается и не такое.

Через год после бабушкиной смерти, день в день, наш дом сгорел. Родители плакали, я, завернутая во всевозможное тряпье, одуревшая от гари, лежала на снегу. Лишь деду было весело, я давно не видела его таким счастливым.

– Значит, она меня все еще любит и к себе зовет.

Неделю после этого он ходил по своим друзьям, прощался.

Потом набрал землицы с пожара, положил рядом с собой на кровать, подозвал отца с мамой и такое сказал, что у меня от тех слов до сих пор мороз по коже пробегает.

– Пора пришла, детки мои, девчонке, внученьке мечту вырезать на сердце.

Произнес, и сердце его навсегда ушло от нас к бабуле. Другого и быть не могло: он – овен. А у овнов всё – сердце, остальное лишь чуть обозначено.

Родители не знали, как вырезать мечту на сердце, дед с бабушкой не успели их этому научить. Отец на месте прежнего дома посадил березку с рябинкой, через пару лет они наклонились друг к другу, а еще через год обнялись, так и стоят до сих пор. У Господа мертвых нет, вот они и живут, мои оба овна, дед и бабуля.

А мечту на сердце я вырезала сама. Сказать, какую, не могу – сердце остановится.

Раннее

Мне в ту пору лет тринадцать-четырнадцать екнуло, ей раза в два больше. Она доводилась подругой родственницы моей матери. В те времена душ в квартире – роскошь. Вот она и ходила к нам мыться. В общественной бане на поселке не протолкнуться, мат-перемат да пьяные разборки.

Звали ее удивительно – Валя, у нынешних такого имени и в помине нет. Чистая, ухоженная, замужняя. Муж пил, детишек у них не было. Утром от нее веяло в любое время суток.

Девчонками-одногодками я не увлекался, балаболки костлявые, потные от нескончаемых пионерских сборов. Днями был обычным пацаном: дрался, в карты играл на деньги, над учителями издевался. Пол во мне по ночам зашкаливал. Сны всякие снились, вязкие, как варенье. Просыпался мокрым, пугался мужского семени, думал, силы из меня выходят, пытался удержать, да куда там. Посоветоваться с кем стеснялся, а совесть за сладкие минуты грызла.

И какой черт дернул меня в тот день на наготу Валину посягнуть? Голова кругом, ноги без колен, руки в трясучке, внутри тяга неведомая к тайнам тела. Туалет с ванной комнатой у нас разделены стенкой, а в ней окошко крохотное. Я руками ухватился за трубу, подтянулся, глянул и обмер от невиданной роскоши спелого женского тела. На второй попытке попался, она заметила меня, погрозила, но как-то не строго, так не грозят. Груди, бедра были, будто ягодами, усыпаны мелкими капельками воды, тело ее земляникой светилось. Оторваться от изобилия такой красоты был не в силах, все ушло в глаза.

Вдруг раздался голос матери, я испугался, вмиг слетел на пол и горячим от волнения ртом то ли пот жевал, то ли слезы, а казалось, ягоды с ее тела.