Книга Сон Кельта - Марио Варгас Льоса

С сентября 1886 года Роджер начал служить в „Экспедиции Сэнфорда“ за полтораста фунтов стерлингов в год как агент, отвечающий за транспорт и складирование товаров в Матади — на языке киконго это название означает „камень“. Когда он обосновался здесь, на караванном пути, вокруг не было ничего, кроме вырубленной в лесу прогалины на берегу великой реки. Сюда четыреста лет назад причалила каравелла Диого Као, и это имя, выведенное португальским мореплавателем на скале, видно и по сей день. Германские архитекторы и инженеры начали строить там из сосновых бревен, вывезенных из Европы, — хотя, казалось бы, что может быть нелепей, чем импортировать в Африку древесину? — первые дома, причалы и склады, но работы эти в одно прекрасное утро — Роджер отчетливо помнил его — были прерваны грохотом, какой бывает при землетрясении, а вслед за тем стадо слонов, выскочив на пустырь, очень скоро разнесло будущий поселок. Шесть, восемь, пятнадцать, восемнадцать лет наблюдал Роджер Кейсмент, как крошечное поселение, которое он когда-то начинал строить своими руками для хранения товаров Экспедиции, растет и расширяется, взбирается на пологие склоны окрестных холмов, как множится число домов под остроконечными крышами — деревянных, о двух этажах, с просторными террасами и садиками вокруг, с окнами, забранными металлической сеткой. К уже имеющейся католической церкви прибавились теперь, в 1902-м, еще одна, главная — Пречистой Девы Предстательницы — баптистская молельня, аптека, больница с двумя врачами и несколькими сестрами-монахинями, почтовая контора, красивое здание железнодорожного вокзала, полицейский участок, суд, таможня, просторный и прочный дебаркадер, лавки продуктовые, одежные, шляпные, москательные и скобяные. Вокруг городка появились россыпи разноцветных лачужек, сложенных из жердей и глины. Здесь, в Матади, говорил себе Роджер, сильнее, чем в столичной Боме, чувствуется присутствие Европы — Европы цивилизованной, современной, христианской. На холме Тундува, неподалеку от миссии, возникло маленькое кладбище, где хоронят европейцев. Оттуда, с высоты, видны оба берега и широкая гладь реки. Появляться в городе или на пирсе разрешалось лишь тем африканцам, кто был носильщиком или прислугой да притом имел соответствующее свидетельство. Всем прочим это грозило штрафом, поркой и изгнанием. Еще в 1902-м генерал-губернатор имел основания объявить, что ни в Боме, ни в Матади не зарегистрировано ни одного случая воровства, убийства или насилия.

Из всего, что было с ним за эти два года, Роджеру неизменно вспоминались два эпизода: многомесячное плавание на „Флориде“ из Бананы, маленькой гавани в устье Конго, до озера Стэнли и история с лейтенантом Франки, сумевшим поколебать его душевное равновесие, над неизменностью которого любил подшучивать Герберт Уорд, причем поколебать столь сильно, что Роджер едва не швырнул офицера в воду, да и сам каким-то чудом не получил пулю.

„Флорида“ была внушительного вида судном, которое компания перегнала из Бомы и приспособила для грузовых рейсов по Средней и Верхней Конго, то есть по ту сторону Мон-де-Кристаль. Водопад Ливингстона, целая цепь порогов, отделяющая Бому и Матади от Леопольдвиля, завершалась водоворотом, который стяжал себе имя Чертов Котел. От этого места и дальше к востоку река на тысячи километров становилась судоходной. Но западнее, спускаясь к морю, она уходила на несколько тысяч метров вниз и на нескольких протяженных отрезках вновь делалась недоступной для навигации. Четыреста семьдесят восемь километров „караванного пути“ до заводи Стэнли „Флорида“, предварительно разобранная на сотни отдельных частей, маркированных и тщательно завернутых, проделала по суше, на плечах носильщиков. Роджеру Кейсменту поручили заниматься самой крупной и тяжеловесной частью корабля — корпусом. И он делал все, что было надо. Следил, как строят огромную платформу, и лично набрал сотню носильщиков, которым предстояло тащить эту исполинскую кладь через кручи и ущелья Мон-де-Кристаль вслед за теми, кто тесаками и топорами должен был торить и расширять тропу. Сооружал насыпи, разбивал лагерь, лечил больных и покалечившихся, гасил распри меж представителями разных народностей и племен, расписывал дежурства по сменам, распределял провиант, а когда припасы подошли к концу — дичь и рыбу. Три месяца забот и риска, но вместе с тем — и воодушевления, и отрадного сознания, что удалось сделать еще шаг вперед, а противоборство с враждебной природой складывается в его пользу. Да при том — Роджер впоследствии неустанно повторял себе это — обходясь без бича и не позволяя, чтобы надсмотрщики, прозванные „занзибарцами“ — именно там, на этом острове некогда находились главные невольничьи рынки, — истязали носильщиков с обычной для работорговцев жестокостью.

Когда же на берегу заводи Стэнли „Флорида“ была вновь собрана и спущена на воду, Роджер проплыл Среднюю и Верхнюю Конго, проверяя, как товары его компании хранятся и как доставляются туда, где спустя несколько лет, в 1903 году, во время своего схождения в преисподнюю, он побывает вновь, — в Болобо, Луколелу, Иребу и в „Экваториальную факторию“, уже заново окрещенную именем Кокильятвиль.

Стычка с лейтенантом Франки, который, в отличие от Роджера, не питал предубеждения к бичу и охотно пускал его в ход, произошла, когда они возвращались с линии экватора, — в безымянной убогой деревушке, отстоящей от Бомы километров на пятьдесят вверх по реке. Лейтенант Франки со своими восьмерыми туземными солдатами из „Форс пюблик“ только что провел карательную экспедицию, спровоцированную вечной историей — нехваткой носильщиков. Некому было таскать грузы по маршрутам Бома — Матади и Леопольдвиль — заводь Стэнли. Поскольку племена отказывались предоставлять людей для этих изнурительных работ, „Форс пюблик“ и громилы, нанятые частными концессионерами, время от времени врывались в непокорные деревни и не только уводили оттуда, связав, годных для работы мужчин, но и сжигали сколько-то хижин, угоняли скотину, уносили шкуры и слоновую кость, предварительно крепко отхлестав вождей, чтобы впредь неповадно было нарушать договорные обязательства.

Когда Роджер Кейсмент, пять его носильщиков и „занзибарец“ вошли в деревню, от трех или четырех хижин оставался только пепел. Жители разбежались. Все, за исключением одного мальчика, почти ребенка: привязанный за руки и за ноги к четырем колышкам, он был распростерт на земле, а лейтенант Франки стоял над ним, избывая свою досаду ударами бича. Как правило, подобным занимались не офицеры, а рядовые. Но лейтенант, вероятно, был так разъярен исчезновением туземцев, что жаждал мести. Пот ручьями катился по его багровому лицу, а сам он слегка отдувался при каждом ударе. При появлении Роджера и его людей не смутился. И, не прекращая экзекуции, лишь кивнул в ответ на приветствие. Мальчик, вероятно, только что потерял сознание. Спина и ноги уже стали сплошной кровоточащей раной, и Роджеру навсегда врезалась в память деловитая вереница муравьев, подползавшая к обнаженному хрупкому телу.

— Вы не имеете права это делать, лейтенант Франки, — сказал он по-французски. — Прекратите!

Офицер, приземистый и щуплый, опустил бич и, повернувшись, взглянул на этого долговязого бородатого человека, вооруженного лишь палкой, которой ощупывают дорогу и сметают в сторону палую листву. У ног его вертелась маленькая собачка. Круглое лицо лейтенанта с подстриженными усиками и мигающими глазками от удивления сделалось из багрового мертвенно-белым, а потом вновь налилось кровью.