Книга Фантастес - Джордж Макдональд

Я уселся у гробницы, в которой спала ещё не родившаяся на свет красота, наклонился поближе к изголовью и запел. Мелодия так тесно переплеталась со словами, словно они слились воедино, словно каждое слово могло родиться на свет только в обличье этой и никакой другой ноты, и разделить их мог только самый проницательный ум, да и то лишь у себя в воображении. Вряд ли я смогу пересказать, что именно я пел; тусклые и плоские слова бессильны описать тот восторг, сама возвышенность которого сделала невозможными любые воспоминания; он так же превосходит всякие попытки передать его на бумаге, как тогдашняя песня, должно быть, превосходит записанные мною строки:

О немое изваянье!

В бездну мраморного сна

И недвижного молчанья

Ты, как в смерть, погружена.

Может, в грёз златом тумане,

Сквозь покров слепой мечты

И младых воспоминаний

Голос мой услышишь ты

И улыбкою чудесной

Смелость в сердце укрепишь,

Светом глаз своих прелестных

Мрак предвечный озаришь.

Всех ваятелей виденье,

Лучезарная мечта,

Идеала воплощенье,

Неземная красота —

Лишь тебя они искали,

Но волшебного лица

Очертанья ускользали

От искусного резца.

Ты ждала, в гробу нетленном

Красоту свою храня.

Я нашёл тебя, царевна,

Пробудись же для меня!

Я пел, не отводя глаз от неясных очертаний покоящегося предо мною лица, как вдруг под тусклым покровом алебастра мне почудилось едва уловимое движение, похожее на еле слышный вздох. Я напряжённо вгляделся в камень, но, должно быть, это и правда было всего лишь моё воображение. Однако песня неудержимо рвалась из груди, и я снова запел:

Сколько лет в объятьях нежных

Сон тебя, мой друг, сжимал?

Встань же, грации прилежной

Безупречный идеал.

Если ж сон ещё веками

Будет жить в твоей груди,

Ты, очей не размыкая,

В тихий лес со мной пойди.

Там в лесу и дрёма слаще

Без печалей и забот.

Там в густой прохладной чаще

Ждёт тебя тенистый грот.

Ну а если ты, царица,

Камня выбрала покой —

Дай мне в мрамор обратиться

И навек уснуть с тобой.

Я замолчал и снова вгляделся в каменный саван, словно хотел одной силой нетерпеливого взора очистить от алебастра очертания изумительного лица.

Мне показалось, что ладонь, покоившаяся под щекой, немного соскользнула вниз, но я не мог с уверенностью сказать, как именно она лежала с самого начала. Страстное желание увидеть мраморную деву живой превратилось в жгучую, нестерпимую потребность, и я запел:

Ты, может, — смерть сама? С тех пор,

Как я пою у ног твоих,

Погас небес цветной узор,

И умер целый мир живых,

И сам я мёртв, ведь жизнь мою

Ты без остатка забрала.

Луна любви, проснись, молю!

Восстань! и пусть исчезнет мгла.

О дева хладная, услышь,

Проснись, иль я погибну сам

И здесь, где ты в забвеньи спишь,

Найду приют своим костям.

Но что слова? Средь мёртвых снов

Они не значат ничего.

Услышь души безмолвный зов

И муку сердца моего!

Раздался негромкий треск, и, подобно нежданному видению, внезапно возникшему и тут же скрывшемуся с глаз, из камня вырвалась светлая фигура, облечённая в лёгкую белоснежную ткань. Поднявшись, она тут же скользнула к выходу из пещеры, и вскоре её одежды уже мелькали среди стволов. Придя в себя от изумления и неодолимого восторга, я бросился к выходу, успел увидеть, как она идёт по лесной опушке, залитой солнцем, и мне показалось, что лучи его засияли ещё сильнее, стоило им коснуться той, что даже не шла, а словно плыла по воздушному озеру света. Немое отчаяние охватило меня: я только что нашёл её, только что освободил — и уже потерял! Идти за ней казалось бессмысленным, но что ещё мне оставалось делать? Не отрывая глаз от места, где она скрылась, и даже не оглянувшись на покинутую ею пещеру, я поспешил к лесу.

Глава 6

Да поостережётся человек, когда сбывшиеся желания дождём изливаются на

него и счастье его не знает границ.

Твои алые губы червями

Ползут по моей щеке.

Мазервелл

Однако не успел я спуститься с холма, как моим глазам предстало ещё одно видение. Подобно полноводной реке, лучи заходящего солнца наводнили своим пурпурным великолепием широкую поляну, раскинувшуюся между утёсами и лесом, и по этой реке навстречу мне неспешно двигался всадник в багровых доспехах, а его конь от ушей до хвоста сиял алым пламенем заката. На минуту мне почудилось, что я уже видел его раньше. Когда он приблизился, его лицо оказалось совершенно незнакомым, но тут я внезапно вспомнил легенду о сэре Персивале в рыжих от ржавчины доспехах — ту самую, которую не успел дочитать в доме у приютившей меня женщины. Так вот кого напоминал мне этот рыцарь! И неудивительно: когда он подъехал совсем близко, я увидел, что всё его снаряжение, от гребня шлема до кованых сапог покрыто лёгким налётом ржавчины. Шпоры пылали золотом, железные наголенники рдели в закатных лучах, тяжёлая булава, висевшая у него на руке, отливала бронзой и серебром. Весь облик величественного всадника внушал благоговейный страх, но лицо его было совсем иным — печальным, даже угрюмым; казалось, его покрывает тайный стыд; однако, несмотря на омрачавшее его уныние, оно оставалось благородным и возвышенным, да и держался рыцарь с достоинством, хотя ехал, опустив голову и плечи, словно его согнуло невидимое горе. Конь, чувствуя подавленность хозяина, уныло брёл вперёд, и даже белый плюмаж на высоком шлеме рыцаря поблёк и безжизненно повис.

«Должно быть, он проиграл свой последний поединок, — подумал я. — Но благородному воину не подобает падать духом лишь из–за того, что его сбросили с коня!» Всадник проехал мимо, не поднимая глаз и не замечая меня, но стоило мне окликнуть его, как он тут же выпрямился в седле и схватился за рукоять меча. Однако в то же мгновение его лицо за приподнятым забралом вспыхнуло, как будто от стыда. Он ответил на моё приветствие со сдержанной учтивостью и тронулся было дальше, но через минуту внезапно осадил лошадь, на мгновение застыл, словно в раздумье, а потом повернулся и направился ко мне.

— Мне весьма неловко представать перед вами в таком обличье, словно я и на самом деле заслужил честь носить рыцарское достоинство, — проговорил он. — Но я просто обязан предостеречь вас, чтобы зло, приключившееся с воином, не постигло и сладкогласного певца. Известна ли вам история о сэре Персивале и… — тут он вздрогнул, и его доспехи едва слышно лязгнули, — деве Ольхе?