Книга Фантастес - Джордж Макдональд

В истинной сказке все должно быть чудесным, таинственным, бессвязным и оживленным, каждый раз по-иному. Вся природа должна чудесным образом смешаться миром духов; время всеобщей анархии, беззакония, свободы, природное состояние самой природы, время до сотворения мира... Мир сказки есть мир, целиком противоположный миру действительности, и именно потому так же точно напоминает его, как хаос — совершенное творение.

Новалис.

Дух…

<…>

Колодец молчаливый и глубокий,

Ручей журчащий — и вечерний мрак

Сгустивший тени, обретая речь,

С ним вёл беседу так,

Как будто в мире

Их было только двое.

Шелли. Аластор

Однажды утром я проснулся и какое–то время не мог понять, где я и что со мной происходит; так бывает почти всегда, когда только–только пробуждаешься. Я лежал у себя в комнате и смотрел в окно, выходящее на восток. Еле заметная полоса нежнейшего розового цвета рассекла облако, едва поднявшееся над низким бугром горизонта, предвещая скорое появление солнца. Мои мысли, бесследно растаявшие в безднах сна, не потревоженного ни одним сновидением, снова начали обретать прежнюю форму, и я тут же вспомнил странные события, произошедшие накануне.

Вчера мне исполнился двадцать один год. Помимо обычных церемоний по случаю вступления в законные права наследника, мне вручили ключи к старинному секретеру, где отец хранил свои личные бумаги. Как только я остался один, я тут же приказал принести свечи в тот кабинет, где стоял секретер — впервые за долгие годы, ведь после смерти отца туда никто не заходил. Но, должно быть, тьма слишком долго жила в этой комнате и не желала покоряться сразу. Цепко, как летучая мышь, она прилепилась к стенам, выкрасив их в чёрный цвет, и свечи едва–едва освещали унылые гобелены, отбрасывая еще более глубокие тени на их резные карнизы. Дальние углы отцовского кабинета кутались в таинственную мглу, и самые непроницаемые её складки собрались возле тёмного дубового секретера.

Я подошёл к нему со странным чувством благоговения и любопытства. А вдруг, как какому–нибудь исследователю земных недр, мне предстоит обнажить неведомые доселе пласты человеческого существования и обнаружить в них окаменелые останки со следами былых слёз и страстей? Я ничего не знал о жизни своего отца; так может быть, именно сейчас мне и предстоит узнать, как ткал он свою часть жизненного полотна, что думал о мире, и каким сделал его мир? А может, мне предстояло найти лишь записи о деньгах и земельных угодьях: о том, как они были приобретены и как остались в нашем владении, проделав долгий и тревожный путь из чьих–то чужих рук ко мне, почти ничего не ведающему об их истории?

Чтобы разом покончить со всеми этими догадками и развеять ощущение боязливого трепета, подступавшего ко мне со всех сторон, словно в кабинет вот–вот должны были войти призраки давно умерших людей, я решительно приблизился к секретеру и, отыскав на связке ключ, по виду подходивший к верхней крышке, с некоторым трудом открыл её. Затем я пододвинул к себе тяжёлый стул с высоченной спинкой и уселся. Передо мной было великое множество ящиков, ящичков и отделений, открытых и закрытых, однако больше всего меня заинтересовала небольшая дверца прямо посередине; казалось, именно за ней и хранится главный секрет этого ветхого, давно забытого мирка. Я поспешно отыскал нужный ключ, но стоило мне потянуть дверцу на себя, как одна из проржавевших петель треснула и сломалась. Внутри оказалось несколько маленьких открытых отделений. Почему–то по сравнению со всеми остальными они были совсем неглубокими, и я немедленно решил, что за их задней стенкой, должно быть, прячется что–то ещё, и вскоре действительно обнаружил, что все эти отделения были сделаны так, что их можно было вытащить сразу вместе, словно коробку с вклеенными в неё перегородками. За ними обнаружилось нечто вроде гибкой решётки, сделанной из тонких, тесно переплетённых и плотно пригнанных друг к другу дощечек. Я долго и тщетно пытался сдвинуть её в сторону или открыть наподобие двери, пока не заметил, что сбоку высовывается крохотный стальной штырёк. Я попытался нажать на него, но он совсем заржавел, и мне пришлось легонько стукнуть по нему старым молотком. Наконец штырёк поддался, и деревянная решётка тут же скользнула вверх, открывая моему взору квадратное углубление, совсем пустое, если не считать небольшой кучки сухих розовых лепестков, давным–давно утративших свой долговечный аромат, и стопки каких–то бумаг, перевязанных обрывком ленты, цвет которой исчез вместе с благоуханием розы.

Я боялся даже прикоснуться к своей находке — столь явным было её немое свидетельство о всеобщем законе забвения — и, откинувшись на спинку стула, с минуту сидел без движения, молча разглядывая найденное сокровище. Вдруг у самого края углубления, как на пороге комнатки, появилась крохотная женская фигурка таких изящных и изысканных пропорций, словно передо мной оказалась миниатюрная греческая статуэтка, в которую кто–то вдохнул жизнь и движение. Никто и никогда не смог бы назвать её одеяние старомодным, потому что оно было совершенно естественным. Лёгкая, широкая ткань с искусным переплетением вокруг шеи падала с плеч почти до земли, перехваченная лишь тоненьким пояском. Надо сказать, что заметил я всё это только потом, хотя при появлении столь необычной гостьи удивился вовсе не так сильно, как можно было ожидать. Однако она, видимо, всё–таки увидела на моём лице некоторое изумление, подошла ко мне поближе и сказала:

— Тебе, Анодос, никогда не приходилось видеть таких крошечных существ, верно?

Даже в мертвящей полутьме отцовского кабинета её голос странным образом напомнил мне летние сумерки, тростник, колышущийся на берегу реки, и лёгкое дуновение ветерка.

— Не приходилось, — ответил я. — Я и сейчас едва верю своим глазам.

— Ох уж эти люди, всегда они так! Вы никогда ничему не верите с первого раза. И никак не хотите понять, что верить во что–то только потому, что оно повторяется снова и снова, хотя сначала казалось вам невероятным, — ужасно глупо!.. Однако я пришла вовсе не для того, чтобы поучать тебя, а для того, чтобы исполнить твоё желание.

Тут я не удержался и перебил её совершенно нелепым вопросом (о котором, правда, нисколько потом не жалел):

— Как может такое крохотное существо исполнять или не исполнять чужие желания?

— И это вся философия, которой ты успел научиться за двадцать один год? — спросила она. — В форме предмета действительно отражается его сущность, но его размер не имеет абсолютно никакого значения. Ведь всё это так относительно! Должно быть, ваше высокопревосходительство чувствует себя довольно важной персоной, возвышаясь над землёй на добрых шесть футов.

Хотя по сравнению с собственным дядюшкой Ральфом ты кажешься даже маленьким, ведь он выше чуть ли не на целую голову. Но для меня размер значит так мало, что я, так и быть, уступлю твоим суетным предрассудкам.