Книга Самый красивый конь - Борис Алмазов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А она кто?
— Как это кто?
— Ну, какая она?
— Хорошая! — твёрдо ответил Миша. — А что мне там сказали, что она с нахимовцем переписывается, так это врут от зависти, что она со мной дружит. Ну, мне в метро. Пока! — И он протянул жёсткую сухую ладонь.
Панама две остановки прошёл пешком. Всё думал. Накрапывал мелкий дождь. Шуршали по асфальту шинами троллейбусы, а Панама думал о Юле Фоминой.
Хорошо бы приехать к школе на коне. Только так, чтобы по всей форме. Алый сюртук, белые брюки, высокие сапоги и рубашка с кружевами. А конь чтобы был вороной, и белые подпруги, скромно и нарядно. Тогда бы она наконец увидела, что такое Пономарёв на самом деле. Он бы прошёл кружок по спортивной площадке коротким галопом, потом в центре свечку и прыжком через изгородь.
«Да. тогда бы она поняла, — вздохнул Панама. — А то и не замечает».
Он никому не рассказывал, что учится ездить верхом. На это было много причин. Ну, во-первых, это была не только его тайна, но и Бориса Степановича, тот ведь тоже никому ничего… А во-вторых, Панама хотел сразу всех удивить. Прийти в класс и сказать так небрежно:
«Завтра всесоюзные соревнования, кто хочет за меня поболеть — приходите, я билеты на проходной оставлю».
Все так и ахнут. А то всё «Панама, Панама», вот вам и будет «Панама»!
«Только когда это будет! — вернулся он с небес на землю. — Ещё и барьеры прыгать не начали, всё шаг да рысь. В других группах давно прыгают. А Денис Платонович одно знай кричит: „Ноги макаронные! Спина, пятка, подбородок, локоть…“ А то ещё: „Что зад, как пузырь, отставлен? Сесть под себя!“ — и шамбарьером».
Панама вздохнул: «Поделиться-то не с кем. Бычун так же мучается. Эх, вот Столбов был бы… Всё-таки друг». Хотя Столбов вряд ли понял бы Панаму. Он всё — «я» да «я». И болтает всё время, как радио.
А как Денис Платонович говорит: «Только тот настоящий конник, для кого „я“ интересно только после коня. Не будете чувствовать лошадь — никогда ездить не научитесь. А чувствует лошадь только тот, кто о ней постоянно думает».
Как он Спицына-то выгнал! У него лошадь стала в коридоре — сзади кричат: «Чего стал!» А Спицын коня тянул-тянул, а потом как даст ему ногой. Денис Платонович подходит и тихо так говорит: «Вон из манежа». Только Спицына и видели.
Панама уже много всего про лошадей знает. Недаром у них раз в неделю теория. Два часа сидит он в классе и, раскрыв рот, слушает удивительные истории о конях и всадниках. А Денис Платонович мастер рассказывать. Услышанное Панаму распирает, а вот поделиться не с кем. Он бы всё Юле Фоминой рассказал. И про его мучения она бы тоже всё поняла — ведь она спортсменка. Нет, Панама не стал бы жаловаться, а просто обидно: он так старается, ему так трудно, и никто об этом не знает. Родителям нельзя рассказывать, а то ещё, чего доброго, запретят в манеж ходить.
«Надо с Юлей подружиться», — решает Панама.
«НЕ МОГУ БОЛЬШЕ!»
«Не надо было вчера телевизор смотреть!» — думает Панама.
Идёт второй урок, и его неудержимо тянет в сон. Учительница что-то объясняет у доски, стучит мел, доска быстро покрывается цифрами. Стоит Панаме посмотреть чуть подольше на них, как глаза у него начинают сами собой закрываться. «Квадратные скобки… Круглые скобки… Умножение и деление делаются прежде вычитания и сложения… Масти бывают: чубарая, каурая, вороная, гнедая, соловая. Чистокровные скаковые бывают в основном гнедые… При делении простой дроби знаменатель делителя пишется… Чтобы поднять лошадь в галоп с левой ноги, нужно сделать правое постановление, то есть повернуть голову коню поводом так, чтобы видеть правый глаз коня…»
Страшный удар в бок заставляет Панаму открыть глаза. Он сидит на полу рядом с партой, а все ребята просто умирают от смеха. Напрасно учительница стучит по столу ладонью. Класс развеселился! Ещё бы, не каждый день ученик на уроке засыпает и с парты падает!
Домой Панама несёт замечание в дневнике: «Сорвал урок математики. Рассеян. Стал хуже учиться». Дневник отец подписывает в субботу. Значит, попадёт только в субботу.
«Ой, — говорит сам себе Панама. — Сегодня среда — сегодня вольтижировка». И у него заранее начинают болеть мышцы рук и ног.
В манеже сначала идёт общая подготовка.
— Лечь! Встать! Лечь! Встать! Взять скакалки! Бегом со скакалками марш!
Панама машет скакалкой, и она то и дело захлёстывается у него на шее, того гляди, сам себя задушит.
— Сесть на корточки, «гусиным шагом» марш…
Панама кряхтит, ему кажется, что у него уже не то что ног, а вообще ничего до самой груди нет, что он уже превратился в бюст, памятник, который торчит на их улице ещё с дореволюционных времён…
Но самое страшное ещё впереди. Лафет — огромная вороная лошадь, на его широкой спине может уместиться вся группа мальчишек. Лафет бежит по кругу, а они один на другим должны вскакивать в седло.
Для Панамы вскочить на высокого — коня всё равно что вскочить на крышу идущего автобуса. Аспрыгнуть — всё равно что спрыгнуть с парашютной вышки.
— Бычун!
Ну, Мишка хоть куда запрыгнет. Вот он переминается на месте, вот побежал рядом с конём, вот своими тонкими жилистыми руками схватился за седло, раз — и уже едет…
— Пономарёв!
Панама тоже хочет сделать всё так же легко, как Бычун. Он переминается на месте, бежит и ударяется о бок коня.
— Вы что, мальчик, — кричит тренер, — забодать коня хотите? Ещё раз!
Панама переминается, быстро бежит, зажмурившись, прыгает — и попадает лбом в стенку! Не успел! Лошадь уже пробежала.
«Не могу я больше! Не могу!» — думает он, а слёзы градом катятся из глаз: ещё бы, так треснуться! Вот какая шишка на лбу напухает.
— Без соплей! — кричит тренер. — Не разводите в манеже сырость, а то у коней мокрец заведётся! Кстати, что такое мокрец? Пономарёв!
— Болезнь, — всхлипывая, отвечает Панама, — от сырости она…
— Точнее! Бычун!
— Поражение венечного и путового сустава, возникает при…
«Чего ради я мучаюсь? — думает Панама. — Всё равно я никогда не научусь прыгать, как Бычун. Да и зачем это? И без этого можно прожить. Вон папа вообще ничего не умеет, а какой сильный! Выбрал я спорт какой-то несовременный! Умные ребята в фотокружок ходят, в радиокружок, а я как дурак — лошадей выбрал! Брошу, не могу я больше!»
Ему от этой мысли даже радостно стало.
«Ну и что, — думал он, — а кто сейчас умеет верхом ездить? И ничего…»
Он шёл по улице домой, пытался сумкой размахивать, а руки-то болят, намотались за тренировку. Быстро идти тоже не может ногам больно.
«Прошу, брошу! — твердит он. — Столько мальчишек уже бросили. И тренер попался какой-то… Вон в соседней группе ездят себе потихонечку, уже барьеры прыгать начали, а мы всё „лечь-встать, отстегнуть стремена“! А ну-ка, поезди всю тренировку без стремян! Это он специально, да ещё шамбарьером бьёт. Старый, а злой какой! Брошу! Завтра же брошу! Не могу я больше!»
