Книга Шутки Господа - Вуди Аллен

– Пантеистом?

– Нет. Мне говорили, эмпириком. Стремный тип. Клал на Гегеля, вообще забил на диалектику.

– Понятно.

– Вот именно. Сначала он лабал джаз с двумя корешами, колотил по барабанам. А потом подсел на логический позитивизм. Дальше показалось мало – попробовал прагматизм. Последний раз я слышал о нем от его корешей: он их кинул на кучу бабок, чтобы дослушать курс по Шопенгауэру в Колумбии. Они теперь точат зуб, надеются по крайней мере добраться до его конспектов, худо-бедно отбить хоть что-нибудь на продаже.

– Спасибо, Фил.

– Не за что, Кайзер. Не за что. Ничего там нет. Одна пустота. Неужели ты думаешь, если бы я хоть столечко сомневался в полной бессмысленности бытия – я рисовал бы фальшивые чеки и дрючил сограждан, как я их дрючу? Вселенная сугубо феноменальна. Нет ничего абсолютного. И смысла никакого нет.

– Кто победил в пятом забеге на Акведуке?

– Санта-Бэби.

Я зашел к «О'Рурку», взял пива и попытался свести все воедино. Но ничего не получалось. Сократ покончил с собой – по крайней мере, так говорили. Христа убили. Ницше сошел с ума. Черт возьми! – если Он существует, то явно не хочет, чтобы об этом узнали. Но зачем Клер Розенцвейг врала про Вассар? И что, если Декарт прав насчет дуализма Вселенной? А может, в точку попал как раз Кант, когда постулировал существование Бога через моральный императив?

Вечером я ужинал с Клер. Не прошло и десяти минут после десерта, как мы были в койке, и скажу тебе, приятель: пусть твоя западная мысль додумает остальное. Она показала мне такую акробатику, какую ты видал только на олимпиаде. Потом мы лежали височек к височку, ее светлые волосы разметались, наши тела так и не расплелись. Я курил и глядел в потолок.

– Слушай, Клер: а что, если Кьеркегор прав?

– То есть?

– Что, если знать невозможно? Можно только верить.

– Полный абсурд.

– Не надо быть такой рационалисткой.

– Да нет, я вовсе не рационалистка. – Она закурила. – Просто я не хочу онтологии. Не сейчас. Если ты будешь настаивать, я… я просто не смогу.

Клер разволновалась. Я приподнялся и поцеловал ее. Зазвонил телефон, она сняла трубку.

– Тебя.

Это был сержант Рид из отдела по расследованию убийств, я узнал по голосу.

– Ну что, нашел Бога?

– Пока нет.

– Всемогущий Творец? Он же демиург, он же абсолют, он же начало всех начал и творец мироздания? Так?

– Все правильно.

– Только что в морг доставили одного жмурика. По приметам все совпадает. Тебе бы подъехать по-быстрому.

…Да, это был Он, никаких сомнений. И, судя по Его виду, работал профессионал.

– Когда привезли, он уже был готов.

– Где нашли?

– На складе по Деланси-стрит.

– Ну и какие идеи? Улики есть?

– Почерк экзистенциалиста. Сто процентов.

– Думаешь?

– По всему видно, плана у него не было. Чистая импровизация.

– Убийство в состоянии аффекта?

– Вот именно. Так что подозрения падают на тебя, Кайзер.

– На меня?

– Ну кто же в управлении не знает, как ты относишься к Ясперсу?

– Из этого следует, что я убийца?

– Пока нет. Пока что подозреваемый.

Выйдя на улицу, я глотнул кислорода и попытался прочистить мозги. Потом схватил тачку, вылез в Ньюарке и прошел пешком квартал до итальянского ресторана Джордино. Там за укромным столиком сидел Его Святейшество. Папа папой, что и говорить. Двое жлобов рядом с ним были мне знакомы по дюжине фотороботов.

– Садись, – сказал Папа, не отрываясь от феттучине, и сунул мне перстенек под нос. Я улыбнулся во весь оскал, но руки лизать не стал. Его это явно обломало, и я приободрился. Один-ноль.

– Съешь макарон?

– Нет, спасибо, Святейшество. А ты ешь.

– Вообще ничего не хочешь? А салатик?

– Я только что из-за стола.

– Смотри, воля твоя. У них тут готовят мировой соусок с рокфором. Не то что в Ватикане – там вообще прилично поесть негде.

– Слушай, Понтиф, я сразу к делу. Мне нужен Бог.

– Ты не ошибся дверью.

– Стало быть, Он существует?

Почему-то вопрос показался им очень смешным, все трое загоготали. Ублюдок рядом со мной сказал: «Неплохо! Малышу Пиноккио не терпится узнать, есть ли на свете Бог».

Я повернулся вместе со стулом, чтобы занять позицию повыгодней, и опустил ножку ему на мизинец. «Прошу прощения». Ублюдок налился кровью от ярости.

– Конечно, Он существует, Любошиц. Но связаться с Ним можно только через меня. Я единственный, с кем Он имеет дело.

– За что такая честь, отец?

– За то, что у меня есть красная сутана.

– Вот эта ночнушка?

– Не гони. Каждое утро я встаю, надеваю эту красную сутану и – бон джорно, следите за рукой! – превращаюсь в большую шишку. Все дело в том, как ты одет. Ну, сам подумай: если бы я ходил в трениках и спортивной куртке – оглянулся бы на меня хоть один католик?

– Значит, всё фуфло? Никакого Бога нет?

– Не знаю. Какая разница? Платят прилично.

– А тебе не приходило в голову, что однажды химчистка задержит твой красный халат и ты станешь таким, как все?

– А я сдаю в срочную, на сутки. Считаю, за спокойствие можно отдать пару лишних центов.

– Имя Клер Розенцвейг тебе что-нибудь говорит?

– Еще бы. Клер Розенцвейг с факультета естественных наук в Брин-Море.[23]

– Естественных наук, говоришь? Ну, спасибо.

– Да за что?

– За помощь, Папа.

Я схватил тачку, рванул через мост Вашингтона, по пути заскочил к себе в контору, кое-что проверил и погнал дальше. Я ехал домой к Клер Розенцвейг и снова и снова раскладывал в голове пасьянс. И на этот раз он сошелся.

Клер встретила меня в прозрачном пеньюаре. Я сразу заметил, что она чем-то встревожена.

– Бог мертв. Тут была полиция. Ищут тебя. Говорят, это сделал экзистенциалист.

– Нет, детка. Это сделала ты.

– Что? Сейчас не время шутить, Кайзер.

– Это ты убила Его.

– Не понимаю.

– Ты, малыш. Не Хизер Баткис, не Клер Розенцвейг, а доктор Элен Шепард.

– Откуда ты знаешь мое имя?

– Профессор физики в Брин-Морском женском колледже. Самый молодой декан за всю историю университета. Однажды прекрасным зимним днем ты повстречала музыканта. Он играл в джазе на барабанах. Он был женат, но это тебя не остановило. Пара безумных ночек – и вот уже молодой деканше кажется, что она встретила свою любовь. Да только есть одна загвоздка. Бог. Он стоит между вами. Выясняется, что барабанщик верит в Бога. Или, по крайней мере, хотел бы верить. Но ты со своей хорошенькой ученой головкой не можешь допустить неопределенности.