Книга Сокращенный вариант - Эллен Полл

Когда первая поэтесса под бурные аплодисменты покидала помост, члены жюри подняли таблички.

— Девять и четыре десятых! — провозгласил Даг Ренни, который вновь вышел на сцену. — Девять целых и пять десятых! Девять целых и одна десятая, девять целых и восемь десятых, — аплодисменты усилились, — восемь целых и девять десятых, — многочисленные недовольные возгласы). Ренни рассмеялся и умело повел вечер дальше. У него была профессорская манера говорить, чувствовалось, что этот человек хорошо усвоил приемы великих мастеров разговорного жанра. Он объявил о встрече любителей рондо на пятницу в клубе под названием «Джейд» и, прежде чем вызвать на помост следующего поэта, с выражением прочитал стихотворение Донна «Девятнадцатая элегия любовнице, ложащейся в кровать» («Пусти мои блуждающие длани, пусть будут сзади, спереди, вверху и меж ногами…»).

Следующим оказался мужчина, оглушительно признавшийся в любви к ногам предмета своего обожания (который также оказался мужчиной). Поэт подробно остановился на кутикулах в районе ногтей пальцев ног любимого и даже на шелухе, постоянно появляющейся ввиду хронического грибкового заболевания.

Ключевым моментом во всем этом спектакле, как уже поняла Джульет, была презентация. Поэты, несмотря на свой довольно неряшливый вид, отличались самообладанием заправских актеров и весьма эффективно пользовались микрофоном. Что касается качества стихотворений, то они в общем и целом были явно написаны для чтения вслух. Другого мнения об этих сочинениях, не прочитав их на бумаге, Джульет составить не могла.

Почитателя стоп сменил мужчина, который мечтательно донес до публики навеянное желанием встречи приглашение своей любимой провести с ним ночь. В быстром призывном шепоте Джульет пропустила довольно много деталей, но ритмическая настоятельность стихотворения прозвучала убедительно и отчетливо, и когда чтение кончилось, Джульет поймала себя на том, что одобрительно засвистела вместе со всеми.

Наконец Ренни объявил выход нового для него, а возможно, и для всего круга нью-йоркских любителей поэзии автора:

— Ада Кейс Кэффри!

Когда серебристое платье Ады (сшитое из материала, производство которого, подумала Джульет, уже прекращено) замерцало в потоке света, сфокусированного у микрофона, послышались жидкие вежливые аплодисменты. Девичье лицо Ады казалось безмятежным и властным. Она выдержала большую паузу и медленно обвела аудиторию пристальным взглядом. Мощный свет образовал на ее словно смазанных сапожным кремом волосах неустойчивую белую полоску.

— «Памяти Фредерика А.», — объявила пожилая дама, обволакивая аудиторию своим медоточивым голосом.

В свете луны я лечу

Подобно иссохшему ключу.

Собираю бренные останки там,

Где когда-то твои губы подобно крыльям

Касались моих,

Там, где когда-то, под тсугой,[5]твое тело лишало меня

Мыслей, воли…

Джульет с удивлением слушала, как Ада взволнованным голосом взывает к плотской страсти своего умершего друга Фредерика А., тот, как можно было понять, скончался (от рака?), которым заболел, работая на дубильной фабрике. Слова, использованные в плане эротическом в начале стихотворения (губы, которые касаются, тело, от которого поэтесса лишается мыслей), повторились в середине стихотворения уже в своем сугубо техническом, дубильном значении (тело, лишенное кожи, танин, получаемый из таинственной тенистой тсуги), и, наконец, в третьей части приняли значение печальное.

Поверженная, мечтаю я о том, другом,

Тсуга, молюсь о смерти…

Конец стихотворения вызвал бурную реакцию зала. Затем Ада прочитала более легкое произведение под названием «Сценическое искусство» о поцелуе, которым актеры обмениваются по ходу спектакля. В определенной степени из-за того, что сама она была старомодным, изящным и странным созданием, но не в меньшей степени благодаря самим стихам (и тому искусству, с которым их преподнесла) Ада покинула сцену под грохот аплодисментов и топанье ног. Ни один из судей не дал ей менее девяти целых и восьми десятых очка, а двое дали ей все десять.

Во втором раунде состязания Ада, набравшая больше всех очков, выступала первой. На этот раз не было фактора неожиданности, а с ним и драматического эффекта, который поразил ее слушателей. Тем не менее пожилая дама не без лукавства продекламировала стихотворение, полное озорных намеков: любовники в нем проскальзывали в постель, как рука в перчатку. Все оттенки осязания были описаны подробнейшим образом и с большим чувством юмора: кончики пальцев крались по поверхности, попадали куда следует, жесткие ногти царапали и далее. Аудитория, снова очарованная, одобрительно зашумела. Все судьи дали миссис Кэффри по девять и девять десятых очка.

В конце встречи Ада была признана победительницей. Джульет не могла не заметить полный ненависти взгляд, который бросила на Аду ее ближайшая соперница Мира Брэнсон, та самая, у которой любимый мясо резал прозрачными кусками. Она вышла на сцену сразу за Адой. Даг Ренни вручил Аде «Сорванные бутоны роз», антологию эротической поэзии, — главный приз. Она взяла книгу, сказала в микрофон дрожащим голосом «спасибо». После чего немало удивила ведущего, повернувшись и смачно поцеловав его в губы. Этот жест вызвал новую волну энтузиазма собравшихся (и еще более сердитый взгляд мисс Брэнсон). Затем, сверкнув серебром, Ада соскочила со сцены и села рядом с Джульет.

— Теперь смотаемся, — прошептала она, задыхаясь, на ухо Джульет.

Та послушно поднялась, и обе направились сквозь толпу, взяли пальто и поднялись по лестнице к выходу из клуба так быстро, как только позволяла живость ног Ады.

В холодном безмолвии улицы, все еще тяжело дыша, миссис Кэффри пояснила:

— Надо знать, когда пора уходить.

Она вручила антологию Джульет, чтобы та несла тяжелый том, и стремительно повела ее в глубь квартала.

— Такие-то вот дела. Когда появлюсь на встрече в пятницу, я стану леди-загадкой.

Тем вечером Джульет добралась до дома в одиннадцать часов — поздно, но не настолько, чтобы не ответить на сообщение, оставленное на автоответчике Деннисом, вечным полуночником.

Он взял трубку. Казалось, букинист слегка не в себе.

— Ты спал? — спросила Джульет, внезапно почувствовав раскаяние.

— Нет, просто пребывал в ином мире, мире исследований, — ответил он. — Мне очень понравилась эта рукопись, Джульет. Ты извини, что не смог позвонить раньше, поблагодарить тебя. Я с головой ушел в ее проверку.

— Она тебе кажется ценной?

— Не знаю. Я обещал миссис Кэффри дать ответ во второй половине дня в пятницу. Но очень много зависит от решения вопроса с Байроном, — можно ли удостоверить подлинность его «замечания». Не думаю, что эти строки из какого-нибудь известного стихотворения. Я попросил одного специалиста перепроверить это. Самому мне, конечно же, читать эти строки не приходилось. Но манера, в которой Вильсон приводит цитату, оставляет много неясного. Это может быть чем-то таким, что лорд Байрон сказал ей лично; или чем-то, что кто-то сказал ей, будто так выразился Байрон, или сообщил ей кто-то, кому Байрон писал, или чем-то таким, что она полностью выдумала сама… Она часто упоминает имя Байрона в своих мемуарах, и точно известно, что среди его бумаг есть письма от Гарриет Вильсон. Но тогда его имя опускалось. Ведь он был так знаменит. Кроме того, Байрон умер за год до опубликования Вильсон своих мемуаров, чем она могла легко воспользоваться. Она действительно описывает встречу с ним, но я отнюдь не уверен, что такая встреча вообще имела место. С другой стороны, есть основания предполагать, что он посылал ей деньги. Так что она, возможно, не упомянула…