Книга Аберистуит, любовь моя - Малколм Прайс

– Вы глупец, мистер Найт, – произнес он. – Вы еще пожалеете, что оскорбили нашу семью.

После их ухода я полежал некоторое время на полу, глядя на опрокинутую комнату, – до того злой, что поначалу даже не замечал, как у меня над ухом наливается крупная болезненная шишка. Зазвонил телефон, и я снова взобрался на кресло.

– Ну?

– Привет ищейкам!

– Амба?

– Вот, решила позвонить, узнать – ты как, не передумал?

– Насчет чего?

– Насчет напарника.

Я прижал трубку к щеке и ничего не ответил.

– Ты меня слушаешь?

– Слушай, Амба…

– Я знаю, ты думаешь, я еще ребенок и все такое, но, кажется, я знаю, кто за всем этим стоит.

– Послушай, Амба…

– Полиция в непонятках, но…

– Амба! – сказал я резко. В трубке на секунду воцарилось молчание. – Это не игра. Если тебе об этом что-то известно, ты должна сообщить в компетентные органы.

Она презрительно бзднула губами:

– Полиция! Если все оставить им на откуп, в школе не останется в живых никого.

– Это не игра, девочка.

– Пятьдесят пенсов в день. И все тут.

Я покачал головой:

– Обломись.

– Если вдруг передумаешь, я буду на Пирсе.

После заката вечер стал не прохладнее, а, напротив, жарче, и часов примерно до десяти люди, гулявшие по Набережной, потели сильнее, чем днем. По мере того, как нарастала жара, плиты мостовой, подобно цветам, распускающимся в сумерки, начали источать явственный аромат летней ночи. Своими оттенками такой букет на несколько дней осчастливил бы дегустатора вин. Тяжелые ноты жареного лука, разлитого пива, отчетливый привкус просушенных солнцем морских водорослей; а поверх этого – кокосовое масло, пот, растаявшее мороженое, дешевый лосьон после бритья и собачья моча. Эта вонь была неотъемлема от уличных фонарей, как благоухание хвои неотъемлемо от елочных гирлянд; запах, который в фотоальбоме души навсегда будет связан с тремя конкретными звуками: приглушенным рокотом волн, электронным перезвоном игральных автоматов и воем мараз-мирующихбаньши[19]– полицейскими сиренами.

В «Мулене» меня проводили за столик всего в двух рядах от эстрчды. Для меня тогда это ничего не значило, стол как стол, – так молодость ничего не значит для того, кто обладает ею безотчетно. Я понятия не имел, что безутешная армия обожателей Мивануи, сидевшая позади, за колоннами, вытягивая шеи, завидливо следит за моим продвижением.

Подошла Бьянка еще с одной девушкой:

– Привет, это Пандора!

– Панди! – объявила девица, протягивая руку. Она была очень маленькая – наверное, чуть выше пяти футов, симпатичная, в костюме судовой горничной. Я пожал ей руку:

– Рад с вами познакомиться.

Бьянка обернулась к Пандоре:

– Наверно, теперь будет нам покой наконец.

– Давно пора, – ответила Пандора.

– А в чем дело? – спросил я.

– В тебе, конечно, – сказала Пандора. – Мивануи только о тебе и говорит.

– Да ну вас!

– Луи то, Луи сё…

– Надоело до ужаса.

– Ой, ты бы ее послушал! – Пандора закатила глаза и заставила себя вспомнить, до чего это утомительно – весь день поминутно раз за разом слышать мое имя.

– Пришлось попросить, чтобы заткнулась. «Да кому какое дело, что он такой красавец?» – сказали мы.

Я рассмеялся, услышав эту чепуху:

– Думаете, я вчера родился!

– Правда-правда! – хором пропели они.

Появилась Мивануи:

– О'кей, девочки, сгиньте! Ищите себе своих мужчин!

– Ох, простите-извините! – И они жеманно посеменили между столиков с делано обиженным видом.

Мивануи проводила их взглядом.

– Ох уж эта Панди. Все мужчины по ней сохнут. Клюют на ее беленькие носочки. И не скажешь, что в правом у нее выкидной нож, да? – Она поцеловала меня в щеку и села. – Не думала, что ты вернешься.

– Почему?

– Не знаю, просто не думала. Наверное, хотела, чтоб ты вернулся.

– Правда?

– Конечно! Извини, что я нагрубила тебе в конторе.

– А что – нагрубила?

– А что – нет?

– По-моему, нет.

Подошел официант.

– Мне скоро на сцену, но можно выпить по-быстренькому. Закажи.

– Что будешь?

– Все равно. То же, что и ты.

Я заказал два неразбавленных рома.

– То есть я понимаю, из-за чего ты не берешься за такое дело.

– Ты больше ничего не слышала о своем кузене?

Она грустно покачала головой:

– Нет, его мама сходит с ума.

– Я тут порасспросил, может, кто-то что-то слышал.

Она посмотрела на меня распахнутыми глазами:

– Неужели?

– Там-сям понемногу – ничего особенного.

– Сколько я тебе должна?

– Разумеется, ничего.

– Но я же должна дать тебе что-нибудь. – Она взялась за свой ридикюль, но я удержал ее, положив ладонь ей на руку.

– Мне нужно у тебя кое-что спросить. Днем после того, как ты побывала у меня в конторе, туда вломились Друиды – они что-то искали. Что-то важное для них – и, похоже, они думают, что это дала мне ты. Не знаешь, что это? Мивануи опешила:

– Нет, ни малейшего понятия. – Она попыталась открыть сумочку. – Я должна тебе что-нибудь дать.

– Не надо, – сказал я.

Она сморщила лобик, а затем просияла:

– Знаю, я скажу им, чтобы они не ставили тебе время в счет.

Теперь опешил я:

– Какое время?

– Которое ты сидишь со мной.

Мои глаза округлились.

– Ты хочешь, сказать, что собиралась выставить мне счет?

– Ну конечно! Я обязана!

– Но я думал… я думал… – Я лишился дара речи. Что я думал? – Черт, Мивануи, я думал, ты здесь со мной сидишь, потому что тебе этого хочется!

– Но это так и есть!

– И ты собираешься мне выставить счет?

– Конечно… Ой, Луи… – Она взяла меня под руку и придвинулась совсем близко. – Не будь таким. Это ведь моя работа, понимаешь?

– Но…