Книга Насмерть - Борис Громов

— А я знаю? Вроде, где-то под Гори наша десантура склады еще грузинской армии захватила. Турки там как раз полным ходом расконсервацию вели, да только припозднились малость.

Я только понятливо кивнул, похоже, у наших военных заставать противника в окрестностях этого небольшого грузинского городка, что называется, «со спущенными штанами» становится доброй традицией.[12]

— Нормально все с ними, Олег. Я, правда, немного тобою в процессе торга прикрылся, ты уж извини.

— Да знаю, — поморщился Исмагилов. — Жаловались они уже на тебя. Мол, что там у вас за летеха такой объявился, подозрительной наружности — здоровый, как горилла, и наглый, как мартышка? Матом ругается, контрразведкой пугает и пристрелить обещает у ближайшей стенки.

— А вот это уже совсем клевета! — моему искреннему возмущению нет предела. — Ругался — да, признаю, было дело. Так и они хороши — зачем же так безбожно цены-то сбивать?! Но вот пугать никого даже не думал, и уж точно расстрелом не грозил. Я что такое субординация — хорошо знаю.

— Ну, конечно, знает он! — фыркает особист. — Ты эту сказку пойди тому подполковнику расскажи, которого из-за тебя Зарубин на площади лично аж в майоры произвел…

— Слушай, так он сам виноват…

— Все, Миш, я понял, — отмахивается от меня Исмагилов. — У тебя, блин, все вокруг виноваты, как смертный грех, один ты весь в белом и китель на спине бугром — крылышки выпирают. Лучше расскажи, что и как у тебя в отряде сейчас с техникой?

— С техникой у нас сейчас все в полном порядке. Во время штурма нам турки один УАЗ сожгли и «буханку» повредили, но зато потом с трофеями подфартило. Сейчас в наличии: две «Нивы» в спецкомплектации, что от мамелюков остались, три УАЗа — мой, старый отрядный и от турок доставшийся «Хантер», грузовиков три штуки, два «КаМАЗа» и ЗиЛ. «Буханку», опять же, в более-менее божеский вид привели. Ну, и два бронетранспортера-«восьмидесятки» — основная ударная сила. «Хантера» мы уже успели к Умаровым в Петропавловскую отогнать, те из него еще одного внедорожного монстра сваяли.

— Значит, к отправке готовы?

— Да, почти закончили. Парни сейчас на станции машины на платформах крепят. Завтра мотовоз придет, цепляем их, два плацкарта и — «он сказал — поехали».

— А Настя?

— Ой, не спрашивай! — моя физиономия поневоле страдальчески кривится. — Как рассказал — всю ночь плакала. Понятное дело: жених, можно сказать из-под венца на войну сбегает. Пообещал, что как на месте окончательно обустроимся, — вернусь ненадолго, свадьбу сыграем, да с собой ее увезу. А Игорь пообещал, что как только из госпиталя выйдет — дом нам построит. Не всю ведь жизнь мне с автоматом бегать, верно? Вернусь — а тут жена-красавица, дом, сад, виноградник… Красотища! Детишек только для полного счастья не хватает, но это уже дело наживное.

— Угу, а главное — не хитрое, — хмыкнул Олег. — Да ты, батенька, мечтатель!

— А почему бы и нет? — лениво и доброжелательно огрызнулся я. — Имею полное право!

Володю со всем его хабаром, как старым, так и новоприобретенным от щедрот бугая Миши, веселый и доброжелательный парень Саша Шуруп устроил в десантном отсеке «восьмидесятки». Сам уселся сверху, а вот ходоку посоветовал под броней сидеть. Вид при этом, правда, у него был слегка виноватый, мол, прости, брат, но так нужно. Ха, нашел тоже дурака — сверху сидеть. Да после сегодняшнего «маленького происшествия», когда пули бредунов вокруг, словно воробушки в теплый весенний день, «чирикали», он себя в стальном нутре бронетранспортера чувствовал более чем уютно и комфортно. Опять же — пыльно снаружи, умываться и одежду стирать потом замучаешься. Это наемникам хорошо — у них на бывшей базе пограничников в Большой Ивановке и прачечная, и баня, и прочие красоты, включая собственную дезактивационную станцию, если вдруг что. А Володе все своими руками стирать приходится, ну, или на Маринку спихивал, когда некогда было. Так что, если есть желание — сами и катайтесь «с ветерком», а ему и под броней неплохо. Ходок только и успел, что поудобнее разместить на полу в ногах хабар да кивнуть невысокому молодому, едва ли на пару-тройку лет старше самого Володи, парню, сидевшему под башней на маленьком креслице наводчика. Но, не то что поболтать, а даже и поздороваться толком не получилось. Кто-то громко постучал снаружи по башне, скорее всего прикладом, и бронетранспортер, пару раз рыкнув двигателем, плавно покатил вперед, а наводчик прямо-таки влип в прицел, развернув КПВТ влево по ходу движения.

Ход у БТР удивительно мягкий, плавный и укачивающий. Ну, еще бы — восемь ведущих, способных переехать через полуметровую стену. Что им какие-то ухабы на разбитой грунтовке? Словом, уже минут через десять предоставленный самому себе Володя закемарил.

Приснился ему Рыжий. Живой, но совершенно сам на себя не похожий: отощавший, грязный, одетый в какое-то невыразимое тряпье. Взгляд чуть близоруких голубых глаз, обычно дружелюбный и чуть насмешливый, тоже изменился. Рыжий взирал теперь на мир настороженно и угрюмо. Одна только его знаменитая на все окрестности тонкая длинная косичка осталась прежней, разве что волосы поседели еще сильнее и рыжих прядей в них осталось совсем мало. Другу и учителю явно сильно досталось, это Володя понял сразу и собрался было уже со всех ног броситься ему на помощь, но был остановлен коротким предостерегающим жестом. Рыжий, медленно поворачивая голову, словно пытаясь не привлекать лишнего внимания, огляделся, а потом зыркнул исподлобья и несколько раз сделал отмашку ладонью, мол, давай, парень, проваливай отсюда, пока тебя не заметили.

Подскочив, будто ужаленный, ходок чуть не приложился макушкой о внутреннюю ручку расположенного прямо над ним закрытого люка. Тьфу ты, зараза! Приснится же такое. И к чему бы? Вообще бабки говорят, что если снится, что пришел к тебе уже умерший человек и с собой зовет — ходить за ним нельзя, а то и ты скоро в могилу отправишься. Но, во-первых, Рыжий никуда его не звал, скорее, наоборот, прогонял, а во-вторых — никто отчаянного и не по годам шустрого пожилого ходока мертвым так и не видел. Да — уехал, да — сгинул, и позже на его предполагаемом маршруте ни подозрительных следов, ни обломков их старенькой «Нивы» не нашли. Поэтому, несмотря на то что с момента исчезновения напарника прошел уже почти год, Володя продолжал надеяться на его возвращение.

Поверить в то, что Рыжий — самый умный, и самый добрый человек, что встретился им с Маринкой после смерти родителей, погиб, он просто не мог. Это было бы сродни предательству.

Александра Волженкова, самого удачливого, да что уж там — самого первого ходока в Иловле, предпочитавшего отзываться не на имя или фамилию, а на прозвище Рыжий, сорванец и непоседа Вовка Стельмашок знал чуть не с самого раннего детства. Ну, как знал, скорее — очень часто видел. Несмотря на вполне миролюбивый характер, был Рыжий не слишком-то общителен. И жил один, и в рейды ходил в одиночестве, что вообще среди ходоков не шибко-то часто встречается. В большие ватаги те, конечно, не сбивались — чем больше народу, тем меньше на каждого придется доли с добычи, но и одному на Пустошах делать было нечего. Однако Волженков, похоже, имел на этот счет другое мнение. Он вообще был необычным. Володин отец как-то рассказал, что появился Александр в Иловле буквально через несколько дней после Удара. Народ тогда просто с ума сходил, не понимая, что делать и куда бежать. Гвалт, суета, паника, а посреди этого бедлама — абсолютно спокойный, какой-то даже отрешенный мужик лет тридцати, примечательный лишь ярко-рыжей неухоженной шевелюрой, заплетенной сзади в тонкую длинную косицу, неспешно бредущий по обочине в сторону Волгограда. Кроме слегка застиранных, камуфлированных армейских штанов, расцветки «дубок», используемой в ВВС, уже изрядно пропылившейся белой майки, гражданского варианта «разгрузки» из джинсовой ткани со множеством карманов и небольшого рюкзачка за спиною, никаких вещей у него при себе не было, что тоже выделяло его из нагруженной скарбом сверх всякой меры толпы беженцев, бесконечным потоком тянущихся с попавших под ядерный удар территорий на юг. Что именно задержало Александра в Иловле — никто уже толком и не помнит. Вроде военные из 56-й камышинской десантно-штурмовой бригады, пытавшиеся навести в бушующем море беженцев хоть какое-то подобие порядка, срочно искали специалиста по электронике. Волженков, услышав это, просто вышел из толпы и молча подошел к надрывно кричащему в севший мегафон лейтенанту-десантнику. Так и остался Рыжий в поселке. Сначала помогал камышинским «десантам» налаживать какую-то шибко секретную аппаратуру, сыпля на ходу такими мудреными терминами, что даже у бывалого майора — начальника связи бригады от удивления глаза были размером с пару чайных блюдец, а отвисшая нижняя челюсть перманентно болталась где-то в области пропыленных, давно не чищенных ботинок. Много позже, месяца через три после Бойни — той страшной ночи, когда по каким-то, весьма надуманным, по мнению многих не только военных, но и гражданских, причинам генерал Ходаков отдал приказ «санировать» фильтрационные лагеря, заполненные голодными и умирающими от лучевой болезни беженцами с помощью артиллерии, Рыжий ушел в свою первую ходку. Собрав немногочисленное снаряжение: неизвестно, какими правдами и неправдами полученный у военных старенький АК-74, брезентовый подсумок с четырьмя магазинами на дешевенькой портупее из кожзаменителя, свернутый в скатку армейский ОЗК и противогаз, — ушел на север. Уж где он бродил те пару недель и что именно принес военным в большом туристическом рюкзаке — так и осталось для гражданских обитателей Иловли большой военной тайной. Но вояки после того случая готовы были с Рыжего пылинки сдувать и натурально размозжили бы череп любому, кто косо поглядел бы на рукастого и отчаянного мужика. Правда, осуществить свой жутковатый жест признательности им так и не удалось — не было у Рыжего в Иловле недоброжелателей. Причиной тому был его на редкость спокойный и не конфликтный нрав да некоторая замкнутость. Всю личную информацию, что к тому моменту смогли из него вытянуть, можно было уместить в одно коротенькое предложение: ехал из Москвы в Ахтубинск поездом, в момент Удара состав проезжал какой-то мост, не прошедший испытания ударной волной… На попытки выспросить про семью — мгновенно замыкался в себе и уходил. После третьей неудачной попытки разговора по душам от Рыжего отстали. Ну, не хочет человек говорить, в себе пережитое прячет. Так мало ли тогда таких было? Некоторые так от горя совсем с катушек съезжали, и хорошо, если в тихих, безобидных идиотов превращались, некоторых — наоборот, в безудержную агрессию срывало. А тут — вполне нормальный, рукодельный и неглупый мужик. А то, что молчаливый, так все разные: кто худой, кто высокий, кто молчаливый…