Книга Тайны Поместья Торн - Маргарет Роджерсон

Этого не потребовалось: они оба впали в истерику. Они вцепились друг в друга, чтобы не упасть вдвое, с красными лицами и трясущимися от смеха руками. Зеркало вырвалось из рук Элизабет и упало на покрывало, прихватив с собой сузившиеся глаза Катрин.

— По крайней мере, мы знаем, что у Клотильды все еще есть комната в поместье, — поперхнулся Натаниэль.

— Давайте найдем ее, — прохрипела Элизабет, задыхаясь. — Мы должны… мы должны увидеть ее!

— Знание запрещено, госпожа, — ответил он таким точным шепотом Сайласа, что она с воем рухнула на бок.

— Могу я теперь снять одеяло? — спросил Парсифаль.

***

Элизабет могла бы провести остаток жизни, исследуя потайные комнаты Поместья Торн. За следующие несколько дней, бродя по коридорам и сурово оглядывая стены, она обнаружила более дюжины тайных комнат. Некоторым из них она дала названия: голубая комната, жасминовая комната, комната орхидей. Большинство из них были спальнями, но она также обнаружила несколько гостиных и кабинетов, а также небольшую старинную кухню, которую, как подумал Натаниэль, вероятно, заколдовали, чтобы не делать ремонт. Однажды она даже наткнулась на старомодный туалет, выглядевший так, словно ему место в замке: с заляпанным окном и деревянной скамьей, в которой было вырезано отверстие для сиденья унитаза.

— Я бы не хотел знать, почему кто-то решил спрятать эту комнату на веки вечные, — прокомментировал Натаниэль, закрывая дверь, прежде чем она успела ворваться внутрь.

Сколько бы комнат ни находила Элизабет, она не могла не возвращаться в одну, особенно в ту, которую любила. По необъяснимым причинам она любила ходить туда одна. Она располагалась в солнечном уголке рядом с лестницей на третьем этаже. Дверь всегда материализовывалась по собственной воле при ее приближении, словно стесняясь того, что она все время хочет туда заглянуть.

Она называла ее страусиной комнатой. В ней царила уютная атмосфера: яркое окно на юг и облупившиеся розовые обои. Все было покрыто слоем пыли, в том числе и настоящее чучело страуса, стоявшее в углу. Она подозревала, что эта комната принадлежала какой-нибудь колдунье; казалось, в воздухе витает отблеск старой магии, такой же нежный и выцветший, как обои. Иногда, проходя мимо шкафа или осматривая крошечные стеклянные флакончики на туалетном столике, она улавливала слабый запах женских духов, как будто их обладательница только что вышла за дверь.

На этот раз, осматривая письменный стол у окна, она обнаружила красивый каллиграфический билет на оперу, датированный 1712 годом. Пока она вглядывалась в него, пытаясь разгадать название оперы, позади нее раздался шепчущий голос Сайласа.

— Эту комнату не открывали уже сто лет, госпожа.

Она подскочила и виновато обернулась. Она понятия не имела, как долго Сайлас стоял и смотрел на нее. Но оказалось, что он вовсе не наблюдал за ней: он смотрел на розовое платье на проволочной подставке, которое она раньше не заметила среди беспорядка.

Пока она бесполезно подбирала слова, он, не поворачиваясь, заговорил снова.

— Если вы внимательно посмотрите в окно, то увидите, что вид из него идентичен солнечному. Угол обзора тот же, хотя эта комната находится на третьем этаже, а солнечная — на втором.

Чувствуя себя странно взволнованной, как будто она вторглась в личный момент, Элизабет поспешно поднесла лицо к помутневшему стеклу. Слой льда покрывал окно, образуя кружевные узоры инея на ромбовидных стеклах. Но, даже частично заслонив вид, она убедилась, что он прав: она могла разглядеть фонтан в саду, покрытый ледяной коркой. Казалось, что эта комната и солнечная каким-то образом делят одно и то же пространство в поместье.

Что-то еще в этом виде показалось ей необычным. Через мгновение она поняла, что зимний день за окном не может принадлежать настоящему времени. Мимо не проносился мусор, а карета, припаркованная по другую сторону тихой, хорошо подстриженной живой изгороди, выглядела явно старинной.

У нее заболела голова при мысли об этом. Что бы произошло, если бы гости сидели в солнечной прямо сейчас или в это самое время в застывшем прошлом комнаты? Если бы она стояла достаточно тихо, то смогла бы услышать призрак их разговоров и смеха, почувствовать тусклый блеск их шампанского?

Она вспомнила о духах тщеславия и невольно вздрогнула. В ответ за ее спиной скрипнула крышка сундука. Затем на ее плечи легло мягкое, пахнущее кедром одеяло. Она повернулась, прижимая к себе одеяло, когда Сайлас отошел от нее. Его движения почти не шелохнули пыль в воздухе.

— Почему люди хотят спрятать эти комнаты, если не для экономии места? — спросила она.

— Колдуны часто хранят секреты. Некоторые из обитателей надеялись помешать потомкам рыться в их вещах. — Он осторожно взял со стола билет на оперу двумя пальцами в перчатках. — Другие просто хотели, чтобы о них забыли.

Она уже собиралась спросить, зачем кому-то это нужно. Но тут она увидела, как Сайлас изучает билет, непостижимым образом заглядывая в прошлое, и почувствовала, как груз истории в комнате оседает на нее, словно мелкая золотая пыль, заполняя легкие. Она вспомнила пустую спальню маленькой девочки в гримуаре кукольного домика и почувствовала, как на нее опустилась та же приглушенная тишина.

— Она была тебе дорога? — тихо спросила она. — Женщина, которая жила здесь?

— Не в том смысле, который вы могли бы понять. — Тем не менее, выдержав паузу, он сунул билет во внутренний карман пиджака. Она поняла, как много он намеренно открывает, позволяя ей увидеть, как он это делает, — возможно, больше, чем он открыл бы Натаниэлю.

Элизабет заколебалась. Она должна была спросить, даже если какая-то ее часть не хотела знать ответ.

— Сайлас… это правда насчет слуг?

Вопрос не застал его врасплох. Он лишь слегка поклонился, словно приглашая ее к суждению.

— Я служу семье Торн уже более трехсот лет. За это время я видел много слуг, которые приходили и уходили. Некоторые из них были не из тех, кого я считал подходящими. Были убийцы. Воры. Были и такие, как те, что преследовали вас в переулке. Скажем так, я поторопил их с решением уйти в отставку.

Она сглотнула.

— А как же Хиггинс? Что он сделал?

— А. — Сайлас взглянул на нее из-под ресниц. — Боюсь, он был одним из худших из всех. Он оставил отпечатки пальцев на серебре.

Она тяжело опустилась на табуретку.

— Я никогда не могу понять, шутите ли ты.

— Возможно, — сказал он, потянувшись, чтобы вернуть одеяло на место; оно соскользнуло с ее плеча.

— Я знаю, что ты не причинишь Мёрси вреда.

Он неопределенно наклонил голову — ни «да», ни «нет».

— Я бы не стал, — согласился он, — но не потому, что я хороший. — Хотя в его