Книга Девственницы-самоубийцы - Джеффри Евгенидис

Лишь очень немногие отважились лично принести соболезнования. Мистер Хатч и мистер Питерc порознь заходили для этого к Лисбонам, но их отчеты мало в чем расходятся. Мистер Лисбон пригласил обоих пройти в дом, но прежде чем они смогли затронуть болезненную тему цели своего визита, он усадил каждого перед телевизором, где шел бейсбольный матч. «Да он только об игре и трещал, — говорил мистер Хатч. — Черт, да я сам был в колледже подающим. Пришлось объяснять ему самые простые вещи. Начать с того, что он все нахваливал Миллера, а тот и бегать-то толком не мог. Я забыл, ради чего явился». Мистер Питере добавил: «Парень наполовину отсутствовал. Он все крутил ручку настройки цвета, так что поле стало практически синим. Потом отходил и садился. И тут же вскакивал снова. Явилась одна из девиц — их можно хоть как-то различать? — и принесла нам по пиву. Хлебнула из отцовской банки и только потом отдала».

Оба так и не заговорили о случившемся. «Мне хотелось, действительно хотелось, — пояснил мистер Хатч, — да все как-то было некстати».

Отец Муди выказал большую настойчивость. Пригласив духовника пройти в дом, мистер Лисбон предложил ему, как и остальным, сесть перед телевизором и посмотреть бейсбол. Через несколько минут, точно по сигналу, Мэри принесла им пиво. Но отвлечь священника было не так-то просто. В самом начале второго иннинга он спросил:

— Может, нам пригласить вашу супругу спуститься? Поболтали бы немного.

Мистер Лисбон, сгорбившись, подался к экрану.

— Боюсь, сейчас она никого не принимает. Нездорова.

— Она примет своего духовника, — возразил отец Муди и решительно встал. Мистер Лисбон поднял два пальца. В глазах его стояли слезы.

— Отец, — произнес он, — разыгрывают двойную подачу, святой отец!

Паоло Конелли, алтарный служка, подслушал разговор отца Муди с Фредом Симпсоном. Священник рассказывал хормейстеру о том, как оставил «этого странного человека, да простит меня Господь за подобные речи, но Он сам создал его таким», и поднялся по лестнице. Признаки запустения уже виднелись в доме там и тут, но пока не шли ни в какое сравнение с тем, во что жилище Лисбонов превратилось позднее. Комочки пыли обрамляли каждую ступеньку. На площадке наверху лежал сэндвич с откушенным краем, оставленный кем-то, кому кусок не полез в горло. Поскольку миссис Лисбон перестала заниматься стиркой и даже покупать порошок, девушки теперь стирали вручную в ванне, и отец Муди, проходя мимо, заметил блузки, брюки и белье, развешанные поверх занавеса. «Звуки были довольно приятные, — сообщил он, — совсем как капли дождя». С пола поднимался пар, насыщенный ароматом жасминового мыла (недели спустя мы попросили продавщицу отдела косметики в «Якобсенс» продать нам несколько кусков такого мыла, чтобы самим вдохнуть этот запах). Отец Муди постоял у двери ванной, слишком робкий, чтобы войти в эту сырую пещеру, ведущую в обе совместные спальни девочек. Внутри, не будь он священником и оглянись по сторонам, он увидел бы уподобленный царскому трону унитаз, где сестры Лисбон прилюдно опорожняли кишечник, и ванну, которую они, набив подушками, использовали как тахту, чтобы две сестры могли возлежать там, глядя на третью, завивавшую волосы. Его взгляду предстали бы загроможденная стаканами и банками из-под лимонада батарея отопления и в силу нужды превращенная в пепельницу большая морская раковина. С двенадцати лет Люкс часами курила в ванной комнате, сидя на толчке и выдыхая дым либо в приоткрытую форточку, либо во влажное полотенце, которое впоследствии вывешивала наружу. Но отец Муди ничего этого не увидел. Он миновал распахнутую дверь, из которой вырывался воздух тропиков, и только. За его спиной по дому гуляли более прохладные воздушные течения, катавшие по половицам клочья пыли и разносившие тот особый запах семейного очага, которым обладает каждое жилище: дом Чейза Бьюэлла пах кожей, дом Джо Ларсона — майонезом, а дом Лисбонов, как нам казалось, — подвядшей воздушной кукурузой; впрочем, отец Муди, побывавший там уже после того, как череда смертей началась, сказал: «То была смесь запахов похоронного бюро и шкафчика для щеток. Все эти цветы. Вся эта пыль». Ему хотелось вновь оказаться в благоухании жасмина, но он не двигался, прислушиваясь к звукам дождевых капель, постепенно смывавших отпечатки ступней с половых плиток, пока до него не донеслись голоса. Тогда священник быстро обошел коридор, громко выкликая миссис Лисбон, но та не отвечала. Вернувшись к лестнице, он начал было спускаться, но в этот миг увидел сестер через узкую щель приоткрытой двери.

«В то время девушки не намеревались повторить ошибку Сесилии. Я знаю, все кругом думают, что таков был их план с самого начала, а мы пустили все на самотек, но тогда они были столь же потрясены трагедией, как и я сам». Отец Муди тихонько постучал в дверь и попросил разрешения войти. «Сестры сидели на полу, все вместе, и я сразу увидел, что совсем недавно они плакали. Наверное, собрались поболтать или погоревать вместе. Кругом лежали подушки. Не хочется этого говорить, и я помню, что упрекнул себя тогда за подобную мысль, но ошибиться было невозможно: они перестали мыться».

Мы поинтересовались у отца Муди, обсуждал ли он с девушками смерть Сесилии или их скорбь по сестре, но он ответил отрицательно. «Я пытался заговорить об этом пару раз, но они не поддержали разговор. По опыту я уже знал, что давить не стоило. Для подобных бесед следует выбрать нужное время и дождаться отклика сердец». Мы попросили выразить в нескольких словах его впечатление о состоянии девушек на тот момент, и он ответил: «Потрясены, но не сломлены».

* * *

В первые дни после похорон наш интерес к сестрам Лисбон только нарастал. К их личной привлекательности добавилась новая загадка, мистика утонченно безмолвного страдания, заметного по голубоватым припухлостям у них под глазами или по тому, как порой они замирали на полушаге, опустив лицо и качая головой, словно бы разойдясь во мнениях с самой жизнью. Скорбь гнала их прочь из дома. До нас доходили рассказы о сестрах, бесцельно бродивших по Истленду, по ярко освещенной аллее с трепетом ее фонтанов и запахом жареных сосисок, насаженных на колья меж раскаленных решеток. Время от времени они касались кончиками пальцев то блузки, то платья в магазинчиках, но никогда ничего не купили. Вуди Клабо видел, как Люкс Лисбон разговаривала с байкерами, устроившими свою стоянку неподалеку от магазина «Хадсонс». Один из мотоциклистов предложил ей прокатиться, и, посмотрев в сторону дома, до которого было никак не меньше десяти миль, Люкс ответила согласием. Усевшись позади, она обхватила этого парня за пояс. Привычно взбрыкнув, тот запустил двигатель. Позже люди видели, как Люкс возвращалась домой пешком, неся туфли в руке.

В подвале у Кригеров мы лежали на полоске неиспользованного линолеума и придумывали все новые способы, как утешить сестер Лисбон. Одни из нас мечтали поваляться с ними в траве, другие — сыграть им на гитаре, спеть для них. Пол Балдино хотел отвезти их всех на пляж, чтобы каждая хоть немного загорела. Чейз Бьюэлл, под влиянием своего ударившегося в богословие отца, объявил, что девушки нуждаются в «помощи, идущей не от мира сего». Но когда мы поинтересовались, что он хочет этим сказать, Пол ответил: «Ничего». В любом случае, когда сестрам Лисбон случалось пройти мимо, мы часто находили Пола скорчившимся под деревом. Его глаза были закрыты, а губы беззвучно шевелились.