Книга Грехи и погрешности - Алексей Владимирович Баев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Холодильник!
Забившийся в угол внушительной кухни старенький дедов «Полюс», – специально, что ли, с таким названием выбирал, юморист хренов – гудел и трясся, словно буксир у причала. Рядом, лениво прислонившись к стене, стояла наполовину разложенная стеклопластиковая удочка с инерционной, как у спиннинга, катушкой. На леске, зацепленный за крючок повис желтоватый подсохший кубик свиного сала со шкуркой…
«Запомни, Серёга, – в голове громовыми раскатами вдруг зазвучал дедов бас, – кратчайший путь в Арктику лежит через…»
Серёге было лет четырнадцать, когда деда попросили на пенсию. Нет, не попросили, а натуральнейшим образом выперли. Сказали, мол, тебе Иваныч, уж за семьдесят, а ты всё во льды рвёшься. Имей совесть, дай дорогу молодым!
Дед тогда долго возмущался: «Чего я вам, танк поперёком дороги? Неуж я вашим молодым проходу не даю? Пущай двигают куда хотят. Но меня, братцы, не трожьте, а? Поймите ж вы, ребяты, Арктика для меня – и дом, и сама жизнь. Что мне в городе-то делать? Со старухами во дворец культуры на танцы бегать? По санаториям кататься? Да у меня здоровья на троих ваших бездорожных юнцов хватит. И сил ещё столько, что…»
Бабку Серёга не знал, та умерла ещё до его рождения. По-дурацки как-то. Жена полярника – и от воспаления лёгких. Летом. В Анапе.
Отцу ж в том самом году, когда деда на берег списали, квартиру новую дали, пришлось разъехаться – кто из нормальных людей от дополнительного жилья откажется? И остался дед совсем один. Сколько Сергей ни просил родителей не забирать его от деда со старой квартиры, те не позволили – ишь, чего выдумал, экзамены на носу, а они, два сапога – пара, всю успеваемость, с таким мучением заработанную, по рыбалкам профукают. Только волю вам дай.
Дед, впрочем, если и тосковал по любимой работе да по ставшему «выходным» внуку, печали своей никому не показывал. Устроился «вратарём» в автохозяйство, новым хобби обзавёлся – начал по самоучителям и схемам из журналов разную технику паять-собирать. Приёмники транзисторные, магнитофон катушечный, чтоб любимого Высоцкого слушать, даже компьютер смастерил, выпилив всю наружную облицовку из пятислойной фанеры, кнопки ж для клавиатуры вырезал из разделочной доски красного дерева. Правда, компьютер тот включился лишь раз, минуты через три задымился и благополучно сдох. Но корпус был… «Роллс-ройс», а не корпус! Лёха Николаев, когда с Серёгой к его деду однажды зашёл и это чудо увидел, неделю спать от зависти не мог. Кто ж ему, болезному, скажет, что агрегат-то нерабочий?
Серёга, почти безропотно уйдя с родителями на новую квартиру, таки выторговал себе нерушимое право на субботние ночлеги по старому месту жительства. Не без дедовой, конечно, помощи.
В одну из таких суббот дед и попался…
Дело в том, что Архангельск хоть город и портовый, но в Перестройку жил не лучше прочих советских полисов, имея в магазинах типа «Океан» рыбу трёх основных сортов: «хек замороженный с головой», «минтай-тушка потрошёный» и «мойва свежемороженая брусовая». Нет, иногда «выкидывали» на прилавки и треску, и селёдку пряного посола, и даже скумбрию холодного копчения. На рынке втридорога можно было взять палтуса или кижуча, но это только по великим праздникам. В сезон сами за ряпушкой ходили… А тут!
Серёга, естественно, как человек облечённый стопроцентным дедовым доверием, держал на кольце, привязанном цепочкой к ременной петле штанов, ключ от старой квартиры. Мало ли, дед куда выйдет – под дверью ждать его прикажете? Дудки, всё по-взрослому.
Вот и в ту достопамятную майскую субботу дед раненько позвонил им домой и сказал, чтоб Серёга по пути из школы забежал в аптеку, взял склянку «корвалола». Чегой-то сердце прихватило. Да, и чтоб не трезвонил, а своим ключом дверь открыл. Вдруг, мол, прилягу, засну.
Ну, Серёга – парень основательный и памятливый – сделал всё, как наказано. Дверь тихонечко отпер, разулся в прихожей и, оставив сумку на стуле, двинул на кухню провести рекогносцировку грядущего обеда. А там… холодильник открыт, в двух метрах от него дед стоит… с удочкой, а леска прямиком в морозилку уходит… У Серёги дыхание прервалось и челюсть отвисла.
Дед на него только зыркнул, да как зарычит:
– Ну, чего зенки вылупил?! Видишь, не справляюсь! Бегом к морозилке, за жабры её хватай, за жабры, чтоб не рыпалась! Боком поверни и тяни… Да не бойся ты, не съест…
Рыба, зажаренная в кляре, была чудо как хороша. Называлась диковинным именем «муксун» и жила какой-то час тому назад в… Гыданской губе у западного берега полуострова Явай…
«Запомни, Серёга, кратчайший путь в Арктику лежит через мой холодильник. Только никому не рассказывай. И розетку не меняй»…
Но секрета своего дед так и не раскрыл. Лишь крякал, стоило Серёге заикнуться, своё любимое: «меньше знаешь – крепче спишь». После этого, чтоб поднять почему-то испорченное враз настроение, наливал стопку клюквенной. Единственную. «За электричество». И косился на самодельную розетку над плинтусом.
Серёга смахнул пальцем выкатившуюся от воспоминаний слезу, поднялся с табурета, достал из навесного шкафчика панфурик коньяку, опорожнил его в рюмочку, опрокинул в глотку. Ничего не почувствовал. Повторил акт самоуничтожения со вторым мерзавчиком. Результат тот же.
Взгляд снова упал на старенький «Полюс», переставший грохотать и замерший в своём углу, словно белый медведь-недоросток перед прыжком. Дёрнулась и задрожала дедова удочка… Нет, наверное, показалось – просто веко дрогнуло, пытаясь выпустить ещё одну слезинку.
Серёга подошёл к холодильнику, открыл дверцу и глянул в пустую морозильную камеру.
Изнутри дохнуло таким ядрёным морозцем, на который советская промышленность была неспособна в принципе. Дыхнуло Арктикой. Настоящей…
Наживка, полетевшая «куда-то туда», в полярную ночь, расцвеченную – Серёга мог побожиться – натуральным сиянием, вернулась через минуту облепленная снегом. Нет, не сезон. Муксуна захотел, дурашлёп! Серёга, презирая собственную недальновидность, хмыкнул. Да на Гыданской губе в это время года такой лёд, что ни одним буром не возьмёшь!.. Или буром всё-таки возьмёшь? А с ледорубом?
Решение проблемы пришло само собой…
Первый же агрегат, что бросился Серёге в глаза по приходе в магазин электроники и бытовой техники, оказался морозильной камерой. И не просто морозилкой, а знаковым «Полюсом». Правда, то был не наш родной «Полюс» златоустовского завода, а «Polus» импортный (или наш? Но зашифрованный латиницей по модному ныне порядку любви ко всему забугорному). Сколько-сколько тысяч? Однако, господа!
– Так это ж больше, чем
