Книга Девочка из Аушвица. Реальная история надежды, любви и потери - Сара Лейбовиц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иногда мы пели песни про Землю Израиля, например ту песню на идише со словами: «Кит, на широкой спине кита уплывем мы в Землю Израиля…»
Некоторые женщины брали на себя роль матери. Как-то одна такая сказала мне: «Положи-ка этот кусок хлеба в карман на ночь, потому что иначе чем тебе подкрепиться?»
Кто-нибудь рядом постоянно исчезал – женщины теряли сознание, падали и их уносили. Среди нас были беременные – их уводили, и они никогда не возвращались обратно. Была одна молодая женщина из нашей деревни, Хинда Вейссман из семьи Лейбовиц, которая учила меня шить, прежде чем нас выгнали из наших домов. Она только недавно забеременела, и живот еще не был виден. Позднее ее отправили в Германию. Она родила в лагере, куда попала на принудительные работы, ребенка отобрали у нее и убили. Позднее она снова вышла замуж, родила еще детей и переехала в Израиль.
Наказания сыпались на нас постоянно, со всех сторон, от старшины блока и ее заместительниц – удары, тычки, пинки. Во время перекличек солдаты-немки подходили и указывали на кого-нибудь из заключенных; тогда старшина и заместительницы выводили бедняжку из строя, и мы больше никогда ее не видели. Отборы обычно были направлены на то, чтобы избавиться от заключенных, которые не выглядели годными для работы. На каждом отборе я чувствовала себя, как в гигантском сите. Кто пройдет через отверстия, а кто застрянет? Я стремилась продолжать жить, хотела остаться в живых.
Многие девушки были белокожие, а поскольку мы часто целыми днями стояли на солнце, у них на коже появлялись ожоги. Они могли умереть от заражения, но также рисковали, что их выгонят из строя на отборе и отправят в газовые камеры, так что мы старались скрывать язвы у них на коже. Сложность заключалась в том, что нам нечем было их прикрыть. У меня кожа от природы смуглая, поэтому я не обгорала; чтобы помочь моим подругам, я вставала перед ними на перекличках и закрывала их лица от солнца, насколько могла.
Номер, выбитый на руке
Сара Лейбовиц
Прошло две недели с нашего прибытия в Аушвиц, и пора было отпускать нас из карантинного блока на работы. В конце концов, именно ради этого нам и сохранили жизнь. Сначала нас отвели в душевую. На этот раз вода текла бесперебойно. Мы вышли из душа, обсохли на воздухе, после чего нас отвели в комнату, где раздавали одежду. В другой комнате мы получили обувь. Одежда и обувь была с поездов, на которых евреев привозили в лагерь, поэтому все мы оказались одеты по-разному. Я получила блузку в коричневую и оранжевую клетку с рукавами три четверти и теплую зимнюю юбку, тоже клетчатую, коричневую с белым. Блузка не подходила к юбке, но это не имело значения. У меня даже не было времени подумать о женщине, которой раньше принадлежала эта одежда. Мои вещи ведь тоже отобрали в первый же день. На входе в каждую комнату заместительницы совали стопки одежды нам в руки, поторапливая: «Ну же, скорее!»
Из душевой мы вернулись в тот же самый блок. Снова выстояли перекличку, zahlappell, на которой нас пересчитали. В полночь нам сказали, что некоторых отправят на работы в Германию, а другие останутся здесь. Я не стала просить, чтобы меня отослали, потому что не знала, что лучше – остаться в Аушвице или поехать в Германию.
Нам велели вытянуть вперед руки и стали их проверять. Тех, у кого руки были ловкие – я так и не поняла, что именно они проверяют и какие руки считаются ловкими, – отправили в Германию. Другие остались. Из четырнадцати девушек, с которыми я спала на одних нарах, осталось восемь.
Те, кто поехал в Германию, работали на оружейных заводах, и позднее я узнала, что условия у них были относительно неплохими. Тех, кто остался в Аушвице, включая меня, перевели в Блок 16 в Лагере А – эта часть Аушвица носила название Биркенау. Гизи и ее заместительницы переехали туда вместе с нами. Позднее я узнала, что в Аушвице было около сорока подлагерей, в числе которых был и Биркенау. Я была крошечным муравьем на гигантской фабрике смерти, которому временно дали жизнь в обмен на труд. Над входом в другую часть Аушвица, которую сегодня называют Аушвиц-1, красовалась вывеска: Arbeit Macht Frei – «Труд освобождает»; я не видела ее в свои первые недели там, но такова была политика Аушвица: если ты можешь работать, ты освобождаешься от смерти. Пока что.
Через день или два нас отвели к татуировщицам. Утро выдалось особенно жарким. Сначала нас повели в душ. Когда мы выходили оттуда, нас хватали и куда-то силой тащили, по одной, так что меня обуял ужас перед неизвестностью. Нам велели построиться в алфавитном порядке, по фамилиям. Я встала в группу под буквой «Г».
Нам сказали: «Вы получите номер. Это не больно».
Тысячи женщин стояли в очереди, и примерно по двадцать человек подходили к татуировщицам. В Аушвице все было масштабным – счет велся на сотни или на тысячи, как на фабрике.
Когда наступил мой черед, я села на табурет перед татуировщицей, которая, наверное, раньше была медсестрой или просто заключенной, которой поручили делать татуировки. Она схватила меня за руку и иглой, которую опускала в чернила, выцарапала у меня на левом предплечье номер А-7807. Все прошло быстро, но мне было больно. На следующий день рука распухла и воспалилась; кожа зажила лишь несколько дней спустя. Номер остается на моей руке по сей день. В любых других обстоятельствах я была бы шокирована тем, что у меня на теле принудительно выбили номер, как будто я корова или овца в стаде. Но я была в Аушвице, и за две недели там полностью лишилась осознания собственного «я». Более того, я была сосредоточена исключительно на выживании и не могла тратить силы на сожаления о том, что меня превратили в номер и клеймили меня им навечно, без моего разрешения.
На следующий день после татуировок заместительницы сказали нам, что в ближайшие две недели десятки тысяч евреев поступят в Аушвиц из Венгрии, Югославии и Голландии. И действительно, спустя несколько дней нас разбудили рано утром и сообщили, что сейчас мы пойдем на хорошую,
